Дар кариатид

Но желание Нины отделиться от подконвойной бегущей толпы вскоре исполнилось. У какой-то незнакомой деревни снова с неба посыпались бомбы. Огненный град был таким сильным, что немцы-конвоиры бросились врассыпную.

И снова как будто невидимая сильная рука подтолкнула девочку к окопу, где от ада войны заслоняет шинель русского солдата и страх отступает, как неизбежно когда-то отступят враги. «Где-то также Серёжа закрывает кого-то беззащитного собой», — снова переворачивали нутро мысли о смерти.

Нина не помнила, как её снова увлекло людском потоком. Она куда-то бежала, потом шла и снова бежала. Потом потянула за руку куда-то в сторону незнакомая женщина. Ещё две, и тоже незнакомые, находились все время рядом. И, наконец, всё стихло. Девочка стояла уже одна на краю большой незнакомой деревни. «Только бы они / немцы/ не вернулись», — пульсировало в висках.

Нина огляделась по сторонам. Вокруг были точь-в-точь такие дома, как в родной Козари, и это придало ей уверенности.

Только теперь девочка почувствовала, как замерзла и устала.

Надрывалась вьюга, выли волки, зловеще пели снаряды и пули. Как ни в чем не бывало, звезды сияли с небес. От голода сводило желудок и очень хотелось пить.

Девочка набрала в пригоршню потемневшего от недавней бомбёжки снега.

Он таял, хрустел на зубах, утоляя жажду, но голод был неумолим.

Нина тихо постучала в первый дом. Дверь отворила старуха.

— Бабушка, пустите переночевать, — попросила Нина.

Везде, на лавках, на полу, на печи, ютились люди.

— Видишь, мне самой лечь негде, — укоризненно и строго ответила старуха, напомнившая вдруг Нине худое морщинистое лицо ее собственной бабушки.

В следующем доме открыла полная женщина с добродетельным лицом.

— Тетенька, пусти переночевать, — с надеждой посмотрела девочка в светло-карие глаза хозяйки.

— Деточка, — вздохнула женщина. — Рада бы тебя впустить, да некуда.

В третьем доме, увидев на пороге девочку, старик сдвинул седые брови. Изба была забита до отказа.

— Иди, иди, — проворчал он и закрыл дверь.

Двери открывались и закрывались. Надежда сменилась отчаяньем.

Нина стучалась в следующую дверь только, чтобы не останавливаться.

Остановиться — значит умереть.

Люди в разных словах и с разными интонациями говорили одно и то же.

Но усталость заставляла Нину искать среди множества дверей ту, за которой найдется место и ей.

Замерзшие губы отказывались повиноваться, слипались глаза.

А оставались лишь два дома и дальше — заснеженное поле.

Вьюга кидала в лицо пригоршни снега. Зло и надрывно смеялась:

«Бродяга, бродяга, бродяга…»

Нина остановилась на пороге предпоследнего дома и почувствовала, как застучали в груди испуганные молоточки.

Замерзший кулачок слабо ударился несколько раз об оледеневшую дверь.

На стук никто не отозвался, и девочка открыла дверь сама.

В избе густо пахло пшенкой.

Полная женщина лет сорока пяти вынимала из печи дымящийся котелок с пшенной кашей. Хозяйка по-видимому была глухой. На скрип двери она даже не обернулась.

Нина жадно вдохнула аромат, обвела взглядом избу, и сердце девочки радостно забилось.

На печке, как две лисы, рыжели вихрами Павлик и Гришка, младшие сыновья Сидорихи. Сама она сидела между ними, беспокойно хлопая белесыми ресницами.

— Тетя Аня! — обрадовалась Нина.

Но глаза Сидорихи забегали по углам. Словно пытаясь защитить от кого-то, обняла она своих сыновей.

— Я бы тебя пожалела, Ниночка, но, видишь, саму пригрели, боюсь, чтоб не выгнали.

Хозяйка заметила, наконец, новую гостью и молча смотрела, как девочка пятится за дверь.

«Негде. Иди дальше», — говорил её взгляд.

Лютый мороз и война леденили мысли. Где до войны встретили бы с радушием, теперь встречали равнодушно.

Нина почувствовала, как скатываются по щеке горячие слезинки, и тут же схватывает их мороз, превращает в соленый лед.

Свет лучин уже не освещал избы изнутри. Там, может быть, видели сны, в которых не было войны…

Оставался последний дом. Маленький, унылый, таким самой судьбой предназначено стоять на окраине.

Нина постучала в него без надежды.

Заспанная пожилая хозяйка испуганно смотрела на ночную гостью.

— Видишь, раненых полный дом. Куда я тебя пущу?

Нина еще раз оглянулась на деревню. Наверное, тёте и её сыновьям снились васильковые поля и Барский Сад, когда в нем наливались солнцем яблоки.

Неожиданно, когда закрылась дверь последнего дома, Нина почувствовала странное облегчение вперемешку с обреченностью. Впереди простиралось огромное поле. Увязая в снегу, Нина пошла дальше.

Черный снег замело белым. Но Нина знала: белый снег — это ненадолго. До следующей бомбежки. Но это был совсем не тот белый снег, что прошлой зимой, когда хотелось играть в снежки и кататься с оледеневшей горки.

Белое поле казалось бесконечным. Девочка тревожно осмотрелась вокруг. Не лучше ли было бы остаться в негостеприимной деревне до утра?

Но метель уже стерла, замела следы обратно. Нигде ни избы, ни огонька… Только снег, снег, снег… На земле, в воздухе и белом-белом небе.

Нина пошла наугад. Главное- не останавливаться. Тогда когда-нибудь обязательно куда-нибудь выйдешь.