Дар кариатид

Кухонные заботы снова отозвали хозяйку.

Каблучки открытых домашних туфель Берты застучали по лестнице и стихли.

В доме стало так тихо, что настенные часы обрели особую таинственную власть. Казалось, это размеренно пульсирует сердце дома.

Большая стрелка незаметно подкралась к римской VI. Минутная, похожая на длинную стрелу, нарисованную на стекле морозом, тенью легла на IX.

Скоро вернется с работы хозяин. Это чувствовал и Меккен.

Собачонка еще раз осторожно рыкнула на гостью и скатилась вниз по ступенькам вслед за хозяйкой.

Быстро, не глядя по сторонам, Нина вымыла комнату. Ей не терпелось поскорее покинуть слепящий роскошью и давящий высокими потолками бессмысленно огромный дом.

Спина болела от усталости. Но оставался еще огромный двор.

Нина вздохнула и подняла глаза к розовеющему небу.

На фоне закатной дымки темнел, шелестел орешник.

Вызревшие уже орешки тихо покачивались: «Сорви, съешь нас, съешь».

«Съешь нас, съешь, сорви, сорви, сорви», — весело вторили налитые янтарем виноградины.

А может быть, запретные мысли нашептывал ветер. Нина протянула было руку в шершавую мягкость орешника, и тут же отдернула пальцы. Как обожглась.

«Не бери у них ничего», — вспомнились слова Стефы. — Ничего. Ничего. Ничего. Ни орешинки. Ни виноградинки. Ничего.

Чуть поодаль на маленьком огородике росла зелень и свёкла.

Нина стиснула зубы и принялась сосредоточенно и энергично орудовать веником под веревками, где сушилось бельё и ковры.

На кухне зазвенела посуда. Семья снова собралась за столом. Запах сдобы разлился в прохладных сумерках.

А на столе в просторной кухне белого дома уютно дымился чай и благоухали булочки. Сумерки заглядывали в окна, рассыпались о люстру и возвращались во двор наблюдать со стороны, как в мягком голубоватом электрическом свете вырисовываются силуэты семейной идиллии. Дети весело делятся друг другом дневными впечатлениями. Шрайбер читает за ужином вечернюю газету. Ирма наливает в чашки горячий ароматный чай. А далеко-далеко в остывшем осеннем небе зловеще кружит бомбардировщик Алана.

Веник незаметно добрался до угла двора, где располагались туалет и небольшой сарай — псарня. Любимцы Шрайбера предупреждающе рычали на все голоса. Нина не решилась подойти к ним с веником слишком близко.

На рычанье собак вышла Берта.

Девочка, между тем, плавно подбиралась с веником к воротам.

— Hast du alles weggeräumt? Все убрала?

Берта обвела внимательным взглядом и осталась довольна.

— Gehe nach Hause, (Иди домой) — разрешила немка. — В следующую субботу придешь опять.

Нина разогнула уставшую спину, поставила веник у порога и поплелась в сторону темневшего леса, казавшегося в остывающем закатном свете совсем дремучим и полным оживших теней.

Орешник и резная виноградная листва дразнящее покачивались на волнах памяти. Их раскачивал голод.

Оранжевыми пятнами зажглась впереди рябина.

Окна черного замка освещал изнутри мягкий голубоватый огонь.

Там, наверное, тоже серебряно поблескивали ложки, таял сахар в кипятке, а домочадцы делились друг с другом впечатлениями уходящего дня.

Полосы света тянулись из окон к рябинам. Нина протянула руку к незрелой грозди. Рябина была ещё совсем горькой.

* * *

Феликс Дамасский жил один на чердаке. Тусклый и по-своему уютный, он мало отличался от коморки под самой крышей, служившей пристанищем Нине и Стефе.

Князь оказался совсем не таким, каким представляла его себе Нина.

Курносый весельчак и балагур с толстыми губами и пивным животиком постоянно хватал Стефу за крутые бока, что им обоим, явно, доставляло удовольствие.

На затылке князя поблескивала уже лысина, и он время от времени, недолго размышляя о чем-то, по-видимому, очень важном, задумчиво скреб ее короткими пальцами с аккуратно обрезанными ногтями.

Феликс Дамасский был мил и обаятелен, но совсем не походил на того утонченного и хладнокровного покорителя женских сердец, каким его описывала Маришю.

Нина не могла скрыть своего удивления и даже разочарования, но почему-то эта гримаска досады на лице девочки развеселила и Стефу, и самого высокородного князя.

Он, явно, не стремился походить на аристократа, загадочного и мужественного потомка польских рыцарей. И если бы Нина не знала, что князь в совершенстве владеет немецким, французским и вполне сносно изъясняется на нескольких других языках, то, вряд ли бы догадалась, что Феликс Дамасский блестяще образован.

Но глаза князя были по-настоящему удивительны, даже таинственны.

Видно, они-то вкупе с наследством и очаровали капризную Маришю, а после (уже без денег и земель) и беспечную Стефу.

Голубые, но не как теплое весеннее небо, а с льдинками в прозрачной глубине. Но когда Феликс смеялся, льдинки таяли. А хохотал он заразительно и часто. Как и у Стефы, во рту князя кое-где поблескивало золото.

А в левом глазу Феликса была особая, заметная не сразу отметина, придававшее флёр почти мистической загадочности всему добродушному облику князя.