Дар над бездной отчаяния

– …Мерзавец, мы поняли, это тебя газета разоблачила. Ты изнасиловал гимназистку ночью в парке, – услышал Григорий обжигавшие, будто брызги кипятка, слова. – Мы тебя поймаем и выложим, как хряка!..

Видя исказившееся лицо Григория, Распутин отнял от его уха трубку, бросил на рычажки.

– По десять раз на день трезвонят. Чего только не брешут. Бог им судья. И все за то, что отговариваю государя воевать.

Великий князь Николай Николаевич уж и санитарные поезда подготовил, и мобилизацию… Я пал перед государем на колени. Уж не знаю, откуда на язык слова пришли. Уговаривал не воевать. Прислушался он. А великий князь грозился меня за это повесить. Вон, по телефону, слыхал, убить грозятся. И знаю, убьют, отмучаюсь…

– Пошто на себя накликаешь? Бог не выдаст, свинья не съест, – ошарашенный угрозами из «коромысла», сказал Григорий.

– Эх, милый мой Гриша, запомни, что я тебе скажу. Меня убьют. Я уже не в живых. Но если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то государю некого опасаться, но, если убийство совершат царские родственники, то ни один из царской семьи, ни дети, – никто не проживёт дольше двух лет. Тогда братья восстанут на братьев и будут убивать друг друга.

– Отколь ты знаешь? – вытаращился на него Стёпка. – Страсти эдакие пророчишь.

– Есть на то мне, милый, Божеское указание. – буднично-просто сказал старец, как о деле, давно известном. Григорий во все глаза глядел на побледневшего Распутина, молчал, потрясённый[48].

9

В то январское утро государь встал, по заведённому обычаю, в семь. Молился. Плавал в серебряном бассейне. Здесь же на круглом столике стоял приготовленный для него кувшин с молоком. Надев на мокрое озябшее тело халат, пил молоко. У него было спокойное, ровное настроение, какое бывает у здорового, живущего в ладу со своей совестью человека. Сердце не предвещало беды. Государь оделся в парадный мундир. Выслушал доклад министра двора и поехал из Царского Села в Петербург… Навстречу готовившейся ему погибели.

Каждый год, по традиции, государь-император участвовал в водосвятии на Иордани у Зимнего дворца. Всё было привычно. Архиепископ с клиром, хоругви, иконы. Вокруг румяные от мороза весёлые лица офицеров, свиты, гостей. Над всеми возвышалась фигура великого князя Николая Николаевича. Раскатывался его бас. Красное лицо говорило о том, что он уже приложился к фляжке с коньяком.

Выступило из-за туч солнце, засверкала заснеженная, в сугробах, Нева. Стрельнули голубыми лучами вырубленные из невского льда прозрачные кресты. Мягко засветились свежие доски помоста у проруби. Здесь, на просторе, ветер с морозом обжигал лица, насквозь пронизывал офицерские шинели. Сияя праздничным облачением, архиерей скорёхонько отслужил молебен и, встав на колени у края проруби, погрузил в воду большой серебряный крест. Когда он поднял его над головой, благословляя государя и всех собравшихся, капельки воды обратились в прозрачные горошины, и крест рассыпал золотые искры. Государь стянул с рук перчатки, опустился перед иорданью на одно колено и, зачерпнув пригоршней воду, омыл лицо.

– Вот и слава Богу, вот и на доброе здоровье, – играя улыбкой на румяных щеках, приговаривал архиерей. – Поздравляю с праздником, ваше царское величество!

Примеру государя последовали офицеры свиты, гости. После водосвятия толпа вслед за государем и священниками двинулась в сооружённый на берегу павильон, где был накрыт стол. Император поздравил собравшихся с праздником, испил серебряную рюмку водки. Ему подвинули блюдо с поросёнком под хреном.

Покрывая голоса, звон ножей и рюмок, рявкнули салютом орудия Петропавловской крепости, покатилось вдоль берегов эхо.

– Молодцы, подгадали. Дорог салют к первой рюм… – вскричал великий князь Николай Николаевич и осёкся.

Следом за новым залпом за стеной павильона раздались шипение и треск, зазвенели в Зимнем дворце разбитые стёкла. На глазах у всех вдруг взъерошился белой щепой помост, на котором пять минут назад стоял государь и гости.

– Это же картечь! С ума посходили. Они стреляют по нас картечью! – крикнул кто-то из офицеров. Сгрудились вокруг императора, прикрывая его собой. Несколько офицеров выскочили за дверь.

Государь же с поразившим окружающих спокойствием отрезал от поросёнка на блюде кусок, намазал хреном. Прожевал и только тогда спросил негромко:

– Кто командовал батареей?

– Карцев, – доложили ему.

– Ах, бедный, бедный. Как мне жаль его.

– За такое не в солдаты разжаловать, повесить мало, – громко, а ему казалось, шёпотом, выкрикнул бледный от пережитого молодой генерал-преображенец.

Хлопнула дверь, собравшиеся обступили вбежавших запыхавшихся офицеров.

– Жертвы есть? – через стол спросил государь, поглядел на отходившего от испуга генерала.

– Легко ранен один городовой. – Докладывавший офицер замялся. – Его фамилия, ваше величество… Романов.

В толпе разошёлся шепоток. Многие крестились.

– Государь, – наклонился к Николаю Александровичу великий князь. – В целях безопасности Вам лучше покинуть павильон.