Дар Орла

Я сказал, что испытываю такие же чувства. Неземная печаль охватывала меня, когда я думал о женщине-нагуаль. Пока я говорил, тело мое начало содрогаться.

— Мы с тобой любили ее, — сказала Ла Горда. — Не знаю, почему я это говорю, но знаю, что она владела нами.

Я попросил ее объясниться, но она не могла определить, почему она так сказала. Она нервно говорила о своих чувствах. Я больше не мог уделять ей внимание, ибо ощутил пульсацию в солнечном сплетении. Начало формироваться смутное воспоминание о женщине-нагуаль. Я попросил Ла Горду продолжать говорить, повторять одно и то же, даже если ей будет нечего сказать, но не замолкать. Звук ее голоса действовал на меня, как проводник в иное измерение, в другой вид времени. Как будто кровь бежала по моим жилам под необычайным давлением. Я почувствовал покалывание со всех сторон, а затем возникло странное телесное воспоминание, я знал в своем теле, что женщина-нагуаль была существом, которое делало Нагуаля завершенным. Она принесла Нагуалю мир, полноту, чувство защищенности, освобожденности.

Я сказал Ла Горде, что у меня было такое откровение, будто женщина-нагуаль была партнером дона Хуана. Ла Горда взглянула на меня с изумлением. Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Она никак не связана с Нагуалем Хуаном Матусом, идиот, — сказала она чрезвычайно авторитетным тоном. — Она была для тебя. Вот почему мы оба принадлежим ей.

Мы с Ла Гордой уставились друг на друга. Я был уверен, что она непроизвольно высказывает мысли, которые рационально для нее ничего не значат.

— Что ты имеешь в виду, Ла Горда, говоря, что она была для меня? — спросил я после длительного молчания.

— Она была твоим партнером, — ответила она. — Вдвоем вы были командой. А я была ее подопечной. И она доверила тебе однажды передать меня ей.

Я просил Ла Горду рассказать мне все, что она знает, но она, казалось, больше ничего не знала. Я чувствовал себя измотанным.

— Куда она делась? — внезапно спросила Ла Горда. — Я просто не могу себе представить. Она была с тобой, а не с Нагуалем. Она должна была бы быть сейчас с нами.

Потом с ней опять случился приступ неверия и страха. Она обвинила меня, что я скрываю женщину-нагуаль в Лос-Анжелесе. Я пытался успокоить ее, и вдруг с удивлением обнаружил, что разговариваю с Ла Гордой, как с ребенком. Она слушала меня с видимым вниманием, однако глаза ее были пустыми, несфокусированными. Тогда мне стало ясно, что она использует звук моего голоса точно так же, как использовал я — в качестве проводника. Я знал, что и она осознает это. Я продолжал говорить, пока не исчерпал все в пределах нашей темы. Тут что-то еще произошло, и я оказался наполовину прислушивающимся к звукам собственного голоса. Я говорил, обращаясь к Ла Горде, но без всякого волевого усилия с моей стороны.

Слова, которые, казалось, были запечатаны внутри меня, а теперь освободились, достигнув небывалого уровня абсурдности. Я говорил и говорил, пока что-то не остановило меня. Я вспомнил, что дон Хуан говорил мне и женщине-нагуаль на скамейке в Оахаке об особом человеческом существе, чья сущность объединяет для него все, к чему он стремился и чего мог ожидать от сотрудничества с людьми. Эта женщина была для него тем же, чем и женщина-нагуаль для меня — партнером, противоположной частью. Она покинула его точно так же, как меня покинула женщина-нагуаль. Его чувства по отношению к ней были неизменными и всплывали на поверхность от меланхолии, вызванной некоторыми стихами, которые я ему читал.

Я вспомнил также, что женщина-нагуаль обычно снабжала меня книгами стихов. Она держала их целыми пачками в багажнике моей машины. Именно она побудила меня читать стихи дону Хуану. Внезапно физическая память о женщине-нагуаль, сидящей рядом со мной на скамейке, стала такой явственной, что я судорожно вдохнул, моя грудь раздулась. Давящее чувство утраты, более сильное, чем любое чувство, которое я когда-либо испытывал, завладело всем моим существом. Я согнулся с разрывающей болью в правой лопатке. Было что-то еще, что я знал. Воспоминание, которое какая-то часть меня не хотела освобождать.

Я обратился к тому, что осталось от моего интеллектуального щита, как к единственному средству вернуть самообладание. Я повторял себе вновь и вновь, что мы с Ла Гордой действовали в двух, совершенно различных планах. Она помнила намного больше, чем я. Но она не была склонна к выяснениям, ее не обучали задавать вопросы другим или себе. Затем до меня дошло, что и сам я не лучше. Я все еще был такой же размазней, как и тогда, когда дан Хуан впервые назвал меня так. Я никогда не забывал, что читал стихи дону Хуану, и, тем не менее, мне ни разу не пришло в голову проверить тот факт, что у меня никогда не было книг испанской поэзии, и я никогда не возил таких книг в своей машине.