Дар Орла

Спустя несколько недель после этого рассказа Ла Горды я вспомнил, что точно так же бывало и со мной. В любой момент дон Хуан мог нанести мне сильный удар в спину. Я всегда ощущал этот удар между лопатками и чуть выше. За ударом следовала необычайная ясность. Мир оставался таким же, но становился четче. Все становилось самим собой. Видимо, удар дона Хуана отключал мою способность делать умозаключения, таким образом позволяя мне воспринимать без ее интерпретаций.

Я мог оставаться в этом состоянии неопределенно долго или до тех пор, пока дон Хуан не наносил мне второй удар, чтобы вернуть меня в нормальное состояние сознания. Он никогда меня не толкал и не массировал. Это всегда был прямой и сильный удар. Но не такой, как удар кулаком, а скорее шлепок, от которого у меня на секунду перехватывало дыхание. В таких случаях я обычно начинал задыхаться, дышал мелко и часто, пока не восстанавливал дыхание.

Ла Горда рассказывала о таком же эффекте: удар Нагуаля мгновенно опустошал легкие, и чтобы их вновь наполнить, приходилось хватать воздух, как не в себя. Ла Горда полагала, что это дыхание и было самым важным фактором. По ее мнению те быстрые глотки воздуха, которые она была вынуждена делать после удара, и были тем, что вызывало перемену, но каким образом дыхание воздействовало на восприятие и сознание — этого она не могла объяснить. Она сказала также, что ей никогда не наносился удар, чтобы вернуть ее в нормальное осознание: возвращалась она уже самостоятельно, хотя и не знала, как.

Все, что она рассказала, похоже, в равной степени относилось ко мне. Не только в детстве, но уже будучи взрослым, когда мне случалось грохнуться спиной, я испытывал такое ощущение, будто из легких сразу вылетел весь воздух. Но последствия удара дона Хуана, хотя я тоже моментально становился бездыханным, были совсем иными. Тут не было никакой боли, вместо этого возникало ощущение, описать которое невозможно. Пожалуй, точнее всего было бы сказать, что это вызывало ощущение, похожее на сухость внутри меня. Удары в спину, казалось, высушивали мне легкие и затягивали все вокруг туманом. Затем, по наблюдениям Ла Горды, все, что затуманивалось после удара, становилось кристально ясным одновременно с восстановлением дыхания, как если бы дыхание было катализатором, фактором первостепенной важности.

То же самое происходило и со мной на пути к нормальному, повседневному осознанию жизни. Воздух бывал из меня выбит, мир становился затуманенным, а затем он прояснялся, когда я вновь наполнял легкие воздухом.

Еще одной чертой этих состояний повышенного осознания было ни с чем не сравнимое богатство наших личных взаимодействий. Богатство, которое наши тела воспринимали как ощущение увеличения скорости. Наши двухсторонние перемещения между правой и левой сторонами облегчали нам понимание того, что на правой стороне слишком много энергии поглощается поступками и взаимодействиями нашей повседневной жизни. На левой стороне, напротив, существует врожденная потребность в экономии и скорости.

Ла Горда не могла описать, чем в действительности была эта скорость. Не мог и я. Лучше всего я мог бы сказать, что на левой стороне я мог схватывать значение всего точно и напрямую.

Любая грань деятельности была свободна от вступлений и введений. Я действовал и отдыхал. Я шел вперед и отступал, без всяких мыслительных процессов, столь обычных для меня. Именно это мы с Ла Гордой понимали как увеличение скорости.

В какой-то момент мы выяснили, что богатство восприятия на левой стороне осознавалось постфактум, то есть наши взаимодействия оказывались такими богатыми в свете нашей возможности помнить их. Мы заметили, что в этих состояниях повышенного осознания мы воспринимали все одним целым куском, монолитной массой неотделимых деталей. Мы назвали эту способность воспринимать все сразу интенсивностью. Годами мы находили невозможным изучить отдельные составляющие части этих монолитных кусков опыта. Мы не могли синтезировать эти части в такую последовательность, которая имела бы смысл для интеллекта. Поскольку мы были не способны на такой синтез, мы не могли и вспомнить. Эта наша неспособность вспомнить была фактически нашей неспособностью перевести память о нашем восприятии в линейную последовательность. Мы не могли, так сказать, разложить наши переживания на плоскость и организовать их затем в последовательный порядок. Полученный опыт был доступен для нас, но в то же время мы не могли вернуть его себе, так как он был заблокирован стеной интенсивности.

Следовательно, задача вспоминания была в действительности задачей соединения наших правых и левых сторон, задачей объединения этих двух различных форм восприятия в единое целое. Это была задача по консолидации целостности самого себя путем перевода интенсивности в линейную последовательность.