Дар слова

Теперь, когда он был не только на слуху, но и перед глазами, на нее иногда накатывало дикое желание выковырнуть его из телефонной трубки, как устрицу из ракушки - булавкой, ножом, щипцами, силой воли, силой желания - и только женская интуиция, осознание бесперспективности силового давления удерживали ее от варварских атакующих действий. Как всегда, он был прав: оно придет само, если придет. Придет, если сумеет выпрямиться.

Хотела бы она знать, что он подразумевал под этим.

Однажды, когда они болтали о музыке, Анжелка вдруг вспомнила и рассказала Сереженьке, как давным-давно, лет в пятнадцать или шестнадцать, угораздило ее отправиться в одиночное плавание на концерт "Нау" в Горбушку - очень хотелось взглянуть на настоящего живого Бутусова - и как унизительно, страшненько, бесприютно оказалось одной ходить на концерты. Оказалось, что все эти дела концерты, спектакли, кинотеатры, дискотеки и прочее - придуманы не для выродков-одиночек, а для нормальных людей, умеющих гуртоваться, кучковаться, разговаривать ором и с визгами-писками целоваться стенка на стенку. В тесном прокуренном вестибюле Горбушки тянули пронзительные сквозняки, по заляпанному жвачками полу катались банки-жестянки, народ сновал туда-сюда и тусовался как бы при деле: старушки-хиппушки в длинных юбках и клобуках, пацанки в косушках, даже девицы в шубах при кавалерах - только ей, бедолаге, негде было приткнуться, укрыться от снисходительных и насмешливых взглядов. Она казалась себе восклицательным знаком среди отточий... одиночество было полным, позорным, безысходным и вопиющим, одиночество жирным лиловым клеймом во лбу гнало ее из эпицентра праздника, обязывая скользить по периметру. Униженная, ошеломленная, она отсидела концерт с нарастающим чувством разочарования в живой музыке. Маленький Бутусов на сцене напоминал кукольную копию настоящего, знакомого по плакатам и телевизору; микрофон то фонил, то скрежетал и пощелкивал, звук царапал слух и казался шероховатым, замусоренным, как сама Горбушка, а главное - новые песни звучали зануднее старых, а старые, залюбленные до последней ноты, исполнялись по-новому.

- Самое обидное, что потом этот концерт раз пять крутили по телевизору, и с каждым разом он смотрелся все лучше и лучше, чем в жизни, - жаловалась Анжелка. - В конце концов начинаешь думать: ого, как клево, вот бы туда попасть... А на самом деле... В общем, если хорошая аппаратура, лучше дома, в наушниках.

- А любить - по телефону, - подытожил Сережка.

- Нет, - сказала она. - Нет. Нет.

- Да. Настолько привыкаешь к экстрактам, искусственным всяким вытяжкам, что реальная жизнь по контрасту кажется жидковатой...

- Это не про меня, - решительно отвергла Анжелка. - Я тебя не по телефону люблю, а по жизни, двадцать пять часов в сутки. Это ты, сурок телефонный, прячешься от меня, а мне ты нужен живьем - целиком, а не вытяжкой!..

- Целиком меня давно уже нет, Анжелка, - ответил он. - Можешь взять кусочками, но в том-то и дело, что на слух они еще как-то стыкуются, а в жизни вряд ли.

- Попробуй-ка разъяснить этот фокус, - подумав, сказала она. - Я тебя не понимаю, Сережка.

- А я, думаешь, понимаю? Я сам не понимаю про себя ни хрена, только чувствую... Такое же чувствую клеймо, как ты сказала, только не во лбу, а прямо на ладонях, на линиях судьбы... Ладно. Объяснить не смогу, а рассказать расскажу - хотя, собственно, и рассказывать особо нечего...

Они жили в чудном доме на краю соснового бора, в зоне цековских дач и пансионатов, в пяти километрах от Конаково; за окнами по будням текла, а по выходным не текла Волга (плотину на выходные перекрывали, накапливая воду для трудовой недели). В доме полно было книг, альбомов, записей Высоцкого и Окуджавы - отец с матерью окончили биофак МГУ и работали в охотничьем хозяйстве управделами ЦК: отец - директором, мама - то ли главным, то ли старшим специалистом. "Отец специализировался на отстреле, а мама наоборот". У них было много друзей в Дубне, городе физиков, они ездили туда на машине, а иногда, разнообразия ради - на моторке. Однажды в начале сентября, возвращаясь из Дубны по реке, они попали под сброс воды с Конаковской ГРЭС - Волга вздулась, пошла свищами водоворотов, лодка зарылась носом в водоворот и перевернулась. Сережке было семь лет, сестренке девять. "Хватай Сережку, велела мама отцу. - Мы продержимся. Плывите, живо!" Она не умела плавать, но цеплялась за перевернутую лодку, а Настя за маму. Отец схватил Сережку за шиворот и поплыл. Он плыл и оглядывался. "Плывите, мальчики!" - кричала мама. Доплыв до отмели, отец бросил Сережку и поплыл обратно, но не успел. Лодка была легкой, дюралевой, но сентябрьская вода оказалась легче.

- Она знала, что не продержится, - объяснял Сережка. - И отец знал. Даже я. Только Настя надеялась.

- О, Боже... - выдохнула Анжелка.