Дар сопереживания

– Я был молод, позвольте вам напомнить, и не мог спокойно смотреть, как этот юноша уходит и растворяется в обществе, особенно после того, как стал свидетелем его умения дурачить людей. Он начал учиться этому у меня и выучился поразительно быстро. Черт, основываясь на результатах исключительно последних бесед с ним, без учета результатов первых, я бы тоже отпустил его на все четыре стороны! Неважно... В общем, я подумал, что однажды полиции понадобится его найти. У меня был друг-полицейский, у которого имелся хороший приятель в отделе личных дел. Ну, знаете, как это делается... Они все устроили. Если бы кто-нибудь поднял шум, они всегда могли сослаться на канцелярскую ошибку, спустить дело на тормозах и все оставить, как было.

Беккер кивнул в знак согласия. Он действительно знал, как это делается и что в стране нет ни одного полицейского управления, где когда-либо наказывали усердного чиновника за то, что он слишком долго сохранял чьи-то отпечатки пальцев. Законы, касающиеся подростков и обращения с ними, писались не полицией, но исполнялись ею по своему усмотрению.

– И я был прав, не так ли? – возбужденно сказал Познер. – Все считали, что мое излишнее рвение в этом деле объясняется моей молодостью, тем, что он был моим первым пациентом, и, следовательно, моим желанием выставить его случай – и тем самым самого себя – более значительным, чем о том свидетельствовали факты, и прочей подобной чушью. Но в итоге оказалось, что прав был я. Он сделал что-то ужасное, иначе вы не пришли бы ко мне. В чем он обвиняется?

– Сейчас нам достоверно известно только то, что он побывал в помещении паспортной службы Монреаля.

Познер заметно пал духом, но не сдался.

– Что бы это ни означало, в чем бы он ни подозревался, он на это способен. Поверьте мне.

Беккер промолчал.

– Вы мне не верите? – растерянно спросил Познер.

– Не могли бы вы заглянуть в досье и сообщить мне какие-нибудь специфичные детали его «нападения» на отца?

Познер вновь воодушевился и похлопал по папке.

– Мне ни к чему заглядывать туда. Я позабыл сотни случаев из своей медицинской практики, но не мой первый.

Сказав это. Познер раскрыл досье, вынул оттуда фотографию и протянул Беккеру.

– Я сделаю с нее копию и верну вам, – пообещал Беккер.

– Я помню, как он выглядел, – проговорил Познер. – Симпатичный мальчик, не так ли?

Беккер кивнул:

– Неприметный в толпе, но симпатичный.

– Однако теперь вы пытаетесь выделить его из толпы, так ведь? Ладно, что вы хотите знать?

– Подробности его нападения на отца.

– Он вырвал у него вешалку и воспользовался ею сам.

– Чтобы отстегать отца?

Познер улыбнулся наполовину триумфально, наполовину утомленно.

– Значит, вы так до конца меня и не поняли. Неужели вы думаете, л стал бы тратить столько сил и энергии на парнишку, просто отстегавшего своего отца вешалкой? Особенно отца, который этого заслуживал? Нет, он не стал его стегать, он попытался его убить. Он запихнул конец вешалки своему папочке в ухо.

Беккер резко выпрямился.

– Что, это вас заинтересовало?

– Да, доктор Познер. Теперь я понимаю, почему этот случай волновал вас на протяжении семнадцати лет. И все же он не убил своего отца.

– Однако, способ покушения был больно изощренным, особенно для его возраста.

– У вас не сохранилось старого адреса его отца? Мне хотелось бы переговорить с ним.

– Его адрес не изменился за эти годы. Его отец – в клинике. Я часто видел его, когда работал там. Однако вы не сможете с ним поговорить.

– Почему?

– Он не может говорить, а также думать, самостоятельно питаться. Конец вешалки, засунутой ему в ухо сыном, повредил относительно небольшой, но жизненно важный участок мозга. Между тем у его сына и мысли не возникало спросить, что сталось с отцом до нашей с ним пятой встречи. Я первым завел разговор на эту тему, но даже тогда он проявил минимум интереса. Впрочем, это была его первая неделя в центре, тогда он еще только учился, как нужно себя вести. Когда я опять затронул этот вопрос через неделю или две, он старательно изобразил раскаяние и, по-моему, даже сумел выжать одну-две слезинки.

– Но вы не поверили в его раскаяние?

– Ни на секунду. Знаете, как трудно проткнуть черепную кость проволокой от вешалки? Знаете, какая для этого требуется сила? Это надо постараться... Я ни на секунду ему не поверил, а вы бы поверили?

Беккер мрачно улыбнулся.

– Доктор Познер, я не верю в неумышленные убийства и убийства в состоянии аффекта. Я думаю, в абсолютном большинстве случаев люди, убивающие других людей, делают это потому, что они подспудно этого хотят. Или, по крайней мере, осознают, что смерть является возможным конечным результатом их действий. И поскольку они этого хотят, то это, по-моему, исключает искреннее раскаяние в своем поступке. Если хочешь убить кого-то и находишь время вооружиться пистолетом или ножом, значит соображаешь, что делаешь. Неумышленное убийство – это когда, подавая задом машину, человек давит любимую кошку. И то, это еще спорный вопрос. Сожаление и раскаяние после свершившегося факта – это всего лишь обильная влага на ресницах.