Дар сопереживания

Но чтобы это умение сработало, Беккеру требовался человек, а Бахуда-старшего едва ли можно было назвать таковым. Он не обладал силой психического тяготения, Беккер не ощущал ответных импульсов.

Посидев несколько минут рядом с неподвижным стариком, он почувствовал себя дураком и не уходил только из нежелания подарить санитару удовольствие отметить, что он был прав.

В мозгу Беккера прокручивался разговор с Познером. Доктор старался ему помочь, не только в расследовании, но и ему лично. Он предложил назвать имена специалистов, которые, предположительно, могли помочь Беккеру с его собственными психическими проблемами, какими бы они ни виделись Познеру. Люди всегда хотят ему помочь, размышлял Беккер. Они так стремятся вскрыть его банку с червяками. Однако, когда банка откроется, не им придется иметь дело с червями Беккера, а самому Беккеру. Никто не захочет запихивать червяков обратно в банку, это предоставят делать ему самому.

Поэтому гораздо лучше не вскрывать банку, решил Беккер. Не ворошить червей, не думать о них, притворяться, будто не замечаешь, что они притаились в уголке сознания. Притаились? Беккер не был уверен в правильности подобранного образа, но, будучи оптимистом, не стал прослеживать мысль до конца и вновь сосредоточился на старике.

Намир Бахуд словно спал с открытыми глазами. Его тело реагировало только на мерный ритм дыхания. «Здесь не на что смотреть и нечего узнавать, – подумал Беккер. – Это образец бесполезности». Возможно, и вся поездка в Детройт была пустой тратой времени. Он мог получить ту же информацию по телефону, так зачем ему понадобилась личная встреча с Познером? Что его потянуло сюда?

И если он хочет держать червей взаперти, зачем он так стремится намекнуть на их присутствие? Не нужно было заводить с Познером разговор об убийствах: это не имеет к расследованию никакого отношения... Или ему было необходимо упомянуть о них, выставить свои проблемы напоказ? Чего он добивался? Приема у психиатра? Показал язык, подразнил и снова спрятал его. Что это было – психологический флирт? Или он пытался вызвать к себе интерес? «Вы думаете, это у Бахуда проблемы, док? Тогда взгляните на мои! Сказал, но не показал. Отлично, Джон! Великолепная работа! Тебе следовало воспользоваться предложенной помощью. Тебе нужна помощь, действительно нужна. Но я ее не приму, – говорил себе Беккер. – Не позволю исследовать себя, потому что боюсь того, что могу узнать про себя. Я мог бы раскрыться перед людьми, имейся хоть малейшая надежда, что мне поставят легкий диагноз и быстро вылечат. Но будь я проклят, если добровольно полезу в банку с червяками!»

Беккер улыбнулся, осудив себя в душе: ему тоже хотелось чудесного исцеления. Что ж, он пришел в самое подходящее для этого место.

Беккер собрался уходить, когда Бахуд внезапно кашлянул. Его тело качнулось в кресле. Он быстро моргнул и снова кашлянул. На миг его лицо ожило, выразив слабое подобие изумления, после чего черты старика опять застыли.

Беккер знал, что это был всего лишь условный рефлекс: мускулы диафрагмы отреагировали на проникновение в легкие инородного тела – соринки, пылинки, но эта краткая вспышка жизни запустила маховик его воображения, и на мимолетное мгновение Беккер увидел человека, каким когда-то был Намир Бахуд.

Он прищурился. Старик, казалось, затанцевал перед его глазами, а перед мысленным взором Беккера он предстал таким, каким был семнадцать лет назад – с платяной вешалкой в руке.

Намир Бахуд в кухне, одетый в домашние штаны и футболку. Темные курчавые волосы на груди лезут из-за ворота, пробив себе путь через одежду. Его внезапно вспыхнувшая ярость переходит в дикую злобу, вызванную одним присутствием сына. Беккер представил себе и мальчика, который отступает перед отцом, поскольку знает, что его снова станут бить. Снова, снова и снова в непрерывной цепи порок, тянущейся от начала времен в бесконечность.

Намир Бахуд замахивается вешалкой. Он был сильным мужчиной, таким же сильным, как отец Беккера, и таким же высоким. Его лицо кривится в той же презрительной гримасе. Он бьет сына с гневом, граничащим с отвращением. Без ненависти, но с извращенной насмешкой над ним – таким маленьким, юным, наивным и беспомощным.

Однако младший Бахуд больше не беспомощен. Оказывается, он вырос и давно лишился невинности. «Мы выросли, – подумал Беккер, – выросли, несмотря на побои и насмешки. Может быть, мы выросли не прямыми, но мы выросли».

Вешалка обрушилась вниз. Затем Беккер увидел молодого Роджера Бахуда: он перехватил руку отца, возможно, впервые; и изумленное лицо Бахуда-старшего, пораженного сопротивлением сына, затем перекосившееся от ярости. Он стремится вырвать руку. Беккер увидел, что Роджер Бахуд перестал сгибаться перед ударами; увидел, как он выбрасывает вперед кулак, чувствуя резкую боль в костях, ударивших в плоть.

Затем мир перевернулся с ног на голову: отец опрокинулся на пол перед сыном, давшим наконец выход давно копившемуся гневу.