Дар тому, кто рожден летать

В радиоприемниках снова негромко потрескивал эфир, в небе опять воцарилось спокойствие, зеленая линия на экране радара тоже подтверждала, что мы снова остались одни в темноте. Когда стрелки хронометра показали 04:00, я попрощался с диспетчерами, поблагодарил их и вышел наружу к железной решетке и лестнице, ведущей вниз. Я снова ощутил, что здесь, у самой лестницы, — другая темнота, та самая, что касалась страниц газет внизу.

Надо мной, и над полем, где спали самолеты, минус один маленький американский и плюс один большой немецкий, вращался, ощупывая окрестности, длинный луч радиомаяка. Братья. Мои кожаные подошвы эхом отозвались на металлических ступенях. Ночью, в темноте в голову приходят забавные мысли.

А что, если бы они все знали, подумал я?

Снежинка и динозавр

Вы когда-нибудь задумывались над тем, каково было динозавру, во времена мезозоя угодившему в яму со смолой? Я расскажу вам, каково ему было. Он чувствовал себя точно так же, как чувствовали бы себя вы, если бы вам довелось совершить вынужденную посадку на зимнем лугу в северном Канзасе, починить двигатель и попытаться снова взлететь с мокрого снежного ковра. Беспомощно.

Они, должно быть, пытались еще и еще раз, эти несчастные стегозавры и бронтозавры, напрягая все свои силы, метались, как сумасшедшие, разбрасывая во все стороны смоляные брызги, пока закат не настигал их своим мраком, и они не становились в конце концов до того обессилевшими, что считали за благо бросить свою затею и умереть. Вот таково и самолету в снегу, в каких-то шести дюймах живописного снежного покрова.

С наступлением заката для пилота, очутившегося Бог знает где, альтернативой смерти является холодная ночь наедине со спальным мешком в тени ожидания новых бурь. Но на меня эта ловушка из снега обрушилась несправедливо. Мне некогда было с ней разбираться. Двадцать попыток взлететь позволили мне лишь признать силу снежинки, умноженную на тысячу миллиардов. Обильная мокрая масса превратилась в густое месиво, поглотившее шасси, брызжущее неистовыми фонтанами на опоры и крылья моего Ласкомба, взятого напрокат.

На полных оборотах мы могли разогнаться самое большее до тридцати девяти миль в час, а чтобы взлететь, нам необходимо было как минимум сорок пять, Динозавр атомного века, застрявший посреди дикой природы.

Между попытками взлетать, давая остыть двигателю, я бродил по полю, хмурясь по поводу несправедливости всего случившегося, протаптывая узкую белую взлетную полосу, размышляя о том, придется ли мне устраивать в кабине лагерь до самой весны, или нет.

При каждой новой попытке снег под колесами слегка утрамбовывался, но в то же время по бокам шасси выстраивались стены, образуя борозды глубиной в фут. То, как мы ерзали туда-сюда в этих колеях, походило на попытку взлететь с помощью капризного реактивного двигателя, привинченного к самолету. Находясь в борозде, мы ускорялись, словно пушечное ядро, но стоило выскочить из нее на два дюйма. — и бам! Нос самолета дергало книзу, меня в кабине бросало вперед, и за долю секунды мы теряли десять миль в час. Миллиметр за миллиметром, думал я, мы будем прокладывать себе взлетную полосу пока не взлетим, или же придется куковать здесь остаток зимы. Но все было безнадежно. Если бы я был динозавром, то лег бы и умер.

Когда летаешь на самолете старой модели, то постоянно готов к тому, что время от времени приходится делать вынужденную посадку. В этом нет ничего особенного. Это входит в правила игры, и всякий бывалый пилот держится от мест посадки на таком расстоянии, чтобы в случае чего можно было спланировать и посадить древнюю машину. За несколько лет полетов на мою долю выпало семнадцать вынужденных посадок, ни одна из которых не казалась мне несправедливой, к каждой из которых я был более или менее готов.

На этот раз все произошло иначе. Ласкомб, на котором я летел теперь, с трудом можно было отнести в разряд антиквариата; он обладал более высокими показателями, чем ультрасовременные самолеты, превосходящие его по количеству лошадиных сил: двигатель Ласкомба считался одним из самых надежных в мире. В этот раз я летел не ради удовольствия или тренировок, я летел по делам из Небраски в Лос-Анжелес и обратно. Мой полет почти уже подошел к концу и на вынужденную посадку у меня просто не было времени. Это дело оказалось более щепетильным, поскольку никогда прежде у меня не было хлопот с двигателем. Проблема состояла в пятидесятицентовом тросике, соединяющем ручку газа с двигателем, который разорвался пополам. Поэтому, когда двигатель вдруг сам по себе перешел на холостые обороты как раз на последнем участке моего делового полета, — а в Линкольне меня ждала встреча, — то мне пришлось совершить первую в своей жизни несправедливую вынужденную посадку.

Теперь же, восстановив контакт, я не мог оторваться от земли, и это ровно за час до заката, когда динозавру суждено будет умереть.