Дар царицы Савской. Абиссинское заклинание

Я поднялась на наш третий этаж, потопталась под дверью и осторожно позвонила. Никто не отозвался, тогда я позвонила более уверенно, и послышались такие знакомые шаги.

— Кто там?

— Это я, мама, открой!

— Алька? Ты? Господи! — Мама уже гремела замками.

— Что случилось? — спросила она, как только я ввалилась в прихожую.

Ноги отчего-то перестали держать, и язык прирос к гортани. Мама выглядела не очень. Она была бледная и казалась похудевшей, но, возможно, от того, что я подняла ее ни свет ни заря.

Я бросила сумку на пол и отвернулась, вешая пальто. А когда повернулась, то мама смотрела на меня совсем другими глазами — большими, испуганными.

Она попятилась и прижала руки к сердцу.

— Ты знаешь… — прошептала она. — Ты все знаешь… — И попятилась от меня, закрываясь дрожащими руками.

— Мама, ты что? — Я шагнула к ней. — Это же я, Алена! Что с тобой?

Она вдруг как-то обмякла, скукожилась и упала бы, если бы я не подхватила ее. И не ужаснулась, какая она легкая.

За то время, что мы не виделись, мама здорово похудела.

Я прикинула: мне — двадцать восемь, стало быть, ей… уже шестьдесят шесть! А она все работает. Сначала — чтобы посылать мне деньги на учебу, потом — чтобы самой не умереть с голоду, потому что я, видите ли, все никак не могла определиться и находилась в поисках себя. Это вместо того, чтобы зарабатывать деньги и содержать немолодую мать!

Я помогла ей дойти до дивана и села рядом. Хотела прижаться, как сиживали мы частенько вечерами, разговаривали тихонько или просто молчали в сумерках.

Но сейчас мама отстранилась от меня. Она выпрямилась, видно пришла в себя, и твердо встретила мой взгляд.

— Ты знаешь, — сказала она утвердительно, — ты все вспомнила.

— Совсем не все… — я опустила голову. — Помню только горящую машину и что кто-то выбрасывает меня из нее и женский голос кричит, чтобы я отбежала как можно дальше. Еще помню, что моя фамилия была Ракитина, такая же, как у родителей. Помню, как в садик ходила, воспитательница такая полная и сердитая, с резким визгливым голосом. Еще во дворе как-то зимой с горки упала, помню, как кто-то меня учил на велосипеде кататься… папа, наверное. Еще на море были, помню, как я от волн убегала, а родители смеялись…

— Ну вот и пришло время… — тихо проговорила мама, — когда надо тебе все рассказать. Ты не думай, я собиралась, но все откладывала. Сначала ты маленькая была, потом подростком ершистым, затем уехала. Как я не хотела, чтобы ты в Петербурге училась! Но решила, что это судьба…

Заметив, что голос мамин дрожит, я принесла ей плед.

— Спасибо. В общем, ты — дочь моей двоюродной сестры, — заговорила мама четким учительским голосом, очевидно, так ей было легче. — Мы с Аней особо не были близки, потому что разница в возрасте большая, и она сразу же после школы уехала в Петербург учиться и приезжала только один раз, на похороны матери своей, моей тетки. Ну, писала я письма, а потом только открытки отправляла к праздникам, так и то она редко отвечала. Знала я, что у нее семья, ты родилась, муж хороший, живут дружно. У меня же личная жизнь не складывалась, сидела все тут. Хотела как-нибудь в Петербург съездить, хоть город посмотреть, да решила не навязываться, хотя Аня и приглашала. Но я думала, что из вежливости.

Тут голос у мамы сорвался, она посидела молча, а я чуть-чуть подвинулась к ней ближе.

— А в тот год, — снова начала она, — послала я поздравление ей на день рождения, как раз в июле. Она не ответила, да я и не ждала так скоро, мало ли, думаю, люди в отпуск уехали или еще что…

И тут, уже в сентябре, приходит мне письмо заказное. А там пишет соседка ваша, что супруги Ракитины погибли в августе в автомобильной аварии: возвращались из отпуска, да и наехал на них грузовик. И водитель грузовика вроде не пьяный был, как-то занесло его, не справился с управлением. Они погибли на месте, а ребенка, дочку, успели из машины вытолкнуть. Девочка в больнице в тяжелом состоянии, но жить будет, врачи говорят. И поскольку родственников у них никаких нету, то она, соседка, зная, что от меня письма приходили все время, нашла выпавшую из ящика открытку и узнала адрес. Их, Ракитиных-то, уже похоронили, с его работы люди этим занимались, а ребенка, похоже, в детдом сдадут. Как прочитала я это письмо — так чуть сознание не потеряла, хорошо, что дома уже была. Как же так, думаю, а я еще Аню вспоминала, что не ответила на письмо. А они уже в могиле. И все мне девочка видится, как она одна в больнице, никто и не проведает ее.

В общем, пошла я насчет отпуска договариваться, а меня отпускать не хотят, потому что как раз учебный год начался. Директор так и сказал: если уедешь — считай себя уволенной. Ну и ладно, написала я заявление по собственному желанию да и поехала в Петербург. Пришла к той соседке, она мне свой адрес оставила, она мне и рассказала, где ребенок лежит. А насчет квартиры, говорит, ходит какой-то мужик, ключи у него, все там шарит, вещи двигает, она, соседка, спросила, кто такой, а он вызверился — не твое, мол, собачье дело.