Дар Змеи

Гул ропота и шепот вновь пронеслись по всему подвалу. И тут раздался другой звук. Думду-дум! То Маша колотил по дверной ручке своими оковами.

— Прекрати! — зарычал страж.

Но Маша не прекратил стучать… Думду-дум! Но теперь он был не один. Десятки узников начали молотить — кто по брусьям решетки, кто по своим оковам. Звуки становились все громче и громче, перерастая в дьявольский шум. И как бы и сколько бы стражи ни кричали, они не в силах были это остановить.

— Давайте-ка уберем его отсюда! — сказал предводитель стражей. — А то они никогда не прекратят…

Они наполовину несли, наполовину волочили меня по длинному темному подвальному ходу. Но за нами неслись звуки. Казалось, народ хлопает в ладоши паяцу или плясуну на проволоке и не желает остановиться.

Стражи швырнули меня в маленькую холодную каморку, где я даже не мог лежать, вытянувшись во весь рост. Это и был каменный гроб.

Наставник Вардо стоял на пороге каморки и таращился на меня. Я по-прежнему не знал, о чем он думал. Его черная фигура была лишь черным пятном, а бледное, гладкое лицо, как всегда, подобно камню. Если бы я проткнул его мечом, неужто у него потекла бы кровь?

Но теперь у меня в голове настала тишина. Молчание и тишина. Шептуны полностью исчезли. И далеко-далеко, слабо, но по-прежнему отчетливо слышно было, как стучат узники.

— Я победил! — сказал я, обращаясь к каменной роже Местера Вардо. — Ты проиграл, а я выиграл!

Он не ответил. Повернувшись на каблуках, он ушел, велев стражам запереть меня во мраке.

Рассказывает Дина

VI. Тень смерти

Местер и Тень

Никого больше на горной тропе над нами не было. Никто не попадался нам навстречу, никто нас не перегонял. И весь день мы не видели ни единого жилища. Ближе к вечеру Сецуан поймал одну из больших рыже-бурых ящериц и убил.

— А можно ее есть? — недоверчиво спросила я.

— Можно попробовать, — ответил Сецуан, разрезая ящерицу и вытаскивая внутренности. — Во всяком случае, такие не ядовиты.

Мы разожгли небольшой костер и вскипятили немного воды. Настоящего чая у нас не было, но я собрала по дороге небольшой пучок валерианы и такой же корвеля. То была не еда, но травы успокаивали живот и давали ощущение того, что, несмотря на все, ты что-то съел.

Ящерицу завернули в листья и положили на уголья. Я уныло смотрела на зеленый сверток, пока он не начал дымиться и все больше и больше чернел сверху. Можно ли, в самом деле, это есть?

Скюгге отшвырнул свою кружку так, что теплый чай с валерианой брызнул во все стороны.

— Гадость! — пробурчал он.

Я раздраженно посмотрела на него. Он сидел, почесывая свою грудь одной рукой, словно блохастый пес. После того как он большую часть дня провел верхом на осле, он к вечеру ожил и самостоятельно прошел часть пути. Как чудесно было бы крепко привязать узлы к спине ослика, вместо того чтобы тащить их самим, но все-таки, но мне, пусть бы Скюгге еще спал. Весь последний час он ничего не делал, кроме как стонал, ругался и путался под ногами. Идти с ним было все равно что брать с собой гигантского трехлетнего сосунка.

Он был куда хуже, чем Мелли во младенчестве. В десять раз хуже.

Он чесался, сидя поблизости от меня. Его тошнотворный запах переворачивал все у меня в желудке, так что валериановый чай впрок не шел.

— Скюгге хочет есть! — сказал он, приваливаясь ко мне. — Скюгге ужасно хочет есть!

Я не могла это выдержать. Я оттолкнула его и встала, но он схватил меня за лодыжку своей шершавой грязной рукой.

— Можно прекрасно есть детей! — объявил он. — Они куда вкуснее ящерицы!

— Пусти!

Я пнула его, чтобы высвободить ногу, но, против ожидания, он оказался силен. А сам такой тощий и костлявый!

— Отстань от нее? — резко произнес Сецуан.

Скюгге отпустил меня. Но, злобно вытаращив глаза, не унимался:

— Настанет день возмездия! Скюгге станет Местером, а Местер станет Скюгге, тогда смерть достанется маленьким девочкам!

Я отшатнулась от него, и спина моя коснулась теплого бока ослика — дальше отойти я уже не смогла. Все тело чесалось и зудело, словно я выспалась на соломе, кишевшей блохами. Не думал же он в самом деле о том, чтобы есть детей! А может, и вправду он это делал? Нет, он только так говорит, чтобы напугать меня.

Он валяет дурака. И все же… Что-то было в его глазах, в костлявых руках, в шершавой коже, в вони, исходившей от него… Если кто-то и пожирал людей, то это, пожалуй, такой, как Скюгге. Тот, кто крадется в тени и принюхивается, тот, кто ест все, что попадется, мертвое или живое, свежатину или дохлятину. Кровожадный гриф, только бескрылый. И Сецуан хотел, чтоб у меня с ним был общий ночлег?

— Лучше это уже не станет, — сказал мой отец, выкатывая из угольев целиком почерневший, завернутый в черные листья комок. Он разрезал его своим ножом и разделил дымящуюся ящерицу на три части.