Дара

Так и я, заглянув в это сияние, узнала о том, что Князь в ожидании Ритуала провёл бессонную ночь на городской стене, что он ждёт обряда со мной, что его аура стала тройной. А ведь редко, когда душа выдерживала силу сплетения двух путей.

— Ты не виновата, — отец легко коснулся ладонью моих волос, и развернувшись, ушел в шатёр. Легкость его касания никак не совпадала с тем, что я увидела в его глазах.

Полог опустился.

В такие моменты мне казалось, что внутри не шатер, каждый уголок которого заполнен знакомыми с детства вещами, а другой мир.

Пустота черного каменного мешка, в котором я сидела позапрошлой ночью не была так страшна, как та тишина, что скрывал сейчас этот полог. Тишина, невозможная для живых.

Мы все шевелимся, дышим, двигаемся. Сейчас я не слышала изнутри не звука. И входить в шатер было строжайше запрещено.

Но у меня не было другого выхода. На плохо слушающихся ногах я подошла к входу.

Мне нужно было, чтобы отец отменил принятое решение. Решение, последствия которого изменят жизнь всего племени. Решение, которое положило на одну чашу весов мою честь, а на другую, — жизнь всех людей, прошедших сегодняшний Ритуал.

— Отец, они приняли Свет! Это нерушимо! — я отодвигала край полога, не пытаясь зайти, обманывая себя, как когда-то в детстве. Заходить внутрь нельзя, но про открывать завесу ничего сказано не было.

На меня обрушился грохот и свет. Казалось, что в шатре бушует солнце. Ослепленная и оглохшая я шарахнулась назад, опуская ткань. И бросилась в свой шатер, сбивая всё на своём пути, падая и вновь поднимаясь, задыхаясь от ужаса и боли.

Если бы у нас была обычная семья, то шатер наш выглядел бы, как и другие, стоящие вдоль дороги, повернутые входом наружу, с навесом над циновкой, на которой хозяин дома обычно принимал гостей, и где сидели мужчины после длинной рутины ежедневых дел, ведя неспешные разговоры и попивая обжигающий отвар.

Если вечер был холодным, то гостей принимали на мужской половине, куда жена хозяина приносила через внутренний проход угощения и напитки. В женскую часть заходил лишь хозяин. Точнее, в сам шатер, в котором проходила жизнь всей семьи, с очагом в центре, на котором готовили еду, грелись вечерами, сидя на тюфяках, разложенных по кругу, Единственным, что отделялось завесой, было родительское ложе. Туда детям вход был запрещен. Кроме ребенка, которого мать кормила грудью, и которого переводили в общее помещение после праздника трехлеток, забирая его от власти матери во власть отца.

Когда мальчику исполнялось двенадцать, и его сущность выходила из-под отцовской опеки, он мог поставить себе шатер, примкнувший к родительскому, но с отдельным входом. Обретая пару, он переносил свой дом на свободное место неподалеку, расширяя его, отделяясь таким образом от родителей, увеличивая место рода.

Наша женская половина была мертва. Насколько я знаю, отец после смерти матери, ни разу не лёг больше на её ложе. После отделения братьев во вторую половину вообще не заходили. У меня был свой шатер. Примыкающий к отцовскому, но отдельный. Отец построил мне его своими руками в тот день, когда у меня началось женское. Отделив от своей сути, наложив запрет на вход в шатер любому, в том числе и себе.

— Дом, — место твоей женской силы, — говорил он. Место, куда ты приносишь страхи и где принимаешь решения. Место, которое лечит твою душу и укрепляет твоё тело.

Здесь я просидела весь вчерашний день после возвращения из Города. Вспоминая, каждое мгновение из произошедшего и только сейчас начиная осознавать случившееся. Мучимая страхом и волнением. Не в состоянии принять решение.

Здесь я и просидела весь вчерашний день после возвращения из Города. Вспоминая, каждое мгновение из произошедшего и только сейчас начиная осознавать случившееся.

Отец вызвал меня, лишь когда на закате собрались все братья, примчался Лохем, которого похоже никто не ждал, и загнавший лошадь, чтобы успеть на Совет. Старейшины, перед принятием решения, выслушивали всех.

Мать Лейлы, за последние два дня опухшая от слез, стояла на коленях в пыли.

Женщина выглядела полубезумной. Волосы ее, по обычаю посыпанные пеплом, казалось потеряли цвет. Душа билась от бессильной ярости, но кто бы смог ее успокоить сейчас? Только муж, наверное, если бы был. Но он погиб на охоте, когда Лейла была совсем маленькой. И мать так и не смогла больше образовать пару. Лейла была единственным ребенком. Ее похоронили предыдущей ночью.

— Справедливости! — рыдала женщина, — я требую Справедливости! — дайте мне Жетон!

Подошел Лохем, качаясь от усталости, зачерпнул пепел из кострища, посыпая голову пеплом, бухнулся на колени рядом, проскрежетал пересохшим горлом: — Я любил Лейлу. Хотел взять её в пару. Я почти кровник. Отдайте жетон мне.

Я смотрела во все глаза, прикусив зубами пальцы сжатого кулака: сказать или не сказать? Позор ведь какой будет. И боль для брата.

Лейла не собиралась становится ему парой. Пока он искал нас на празднике, она выманила меня, чтобы познакомить с Колдуном. Как же все это было странно.