Дарданеллы (Собрание сочинений)

Из всех углов бездонной темницы, гремя кандалами, к морякам потянулись такие же, как и они, горемыки. То были захваченные в плен на фуражировке драгуны и казаки-донцы с черноморцами. Новоприбывшие осмотрелись. Свет в чрево темницы проникал лишь сквозь два маленьких слуховых окна под потолком. Нары с поленьями вместо подушек, два крана с водой для питья и медными кувшинами на цепях, вот, пожалуй, и все убранство знаменитой Банье. В одном из углов тюрьмы висела маленькая иконка Спасителя, в другом противоположной углу располагалось отхожее место, вычищаемое раз в несколько недель.

Много крови портил узникам и начальник тюрьмы Мехмед, сам бывший в прошлом преступник. Когда-то Мехмед, служил и в турецком флоте, попал в крушение на Черном море. Единственного спасшегося из всей команды, его подобрали русские моряки и доставили в Севастополь. Так Мехмеда приютили и обогрели, спасли от горячки, а по выздоровлении, приодев и дав денег на дорогу, отправили с попутным судном в Константинополь. Вернувшись, Мехмед совершил какое-то преступление и был приговорен к смерти на колу. Его уже посадили на острие кола, когда доставили фирман о помиловании. Жить Мехмед остался, однако сидение на колу даром не прошло, и теперь он все время ковылял на костылях. Непонятно по какой причине, но русских пленников колченогий Мехмед ненавидел особо, стараясь доставить им как можно больше неприятностей и трудностей.

– Кепек гяур москов! Неверная русская собака! – кричал он всякий раз, входя в тюрьму, и бросался со злостью бить ближайшего к нему русского пленника.

Потянулись бесконечные и однообразные дни заключения без воздуха и света, без пищи и известий о происходящем в мире. Рядом с тюрьмой располагалась крохотная православная церковь, поставленная когда-то по настоянию императрицы Екатерины. В ней по воскресеньям совершал богослужение под бдительным оком стражи греческий монах. Единственным утешением пленников был спасенный ими еще во время кораблекрушения судовой пес по кличке Колдунчик, прошедший с командой «Флоры» весь путь до Константинополя. К собаке турки отнеслись, как не странно, с уважением, стараясь даже по возможности обойти ее стороной, чтобы случайно не потревожить собачий сон. К людям они относились совершенно иначе.

Каждое утро пленников будили и пересчитывали. Затем давали по сухарю и несколько ложек плова. За эти жалкие крохи почти всегда вспыхивали ожесточенные драки, нередко заканчивавшиеся чей-то смертью. Местные уголовники, давно потерявшие всякое человеческое обличие, готовы были вцепиться в горло любому за корку прогорклого хлеба. После этого часть людей гнали на работы в адмиралтейство, остальные же оставались под запором. Периодически всех пленников выводили во двор и перед ними казнили кого-нибудь из местных преступников.

– Ишь, страсть-то какая! – крестились наши. – Кровь льют, что водицу!

На ночь ворота запирались массивными железными засовами и ее неусыпно стерегли вооруженные стражники. Кроме стражей ворот вокруг тюрьмы ходил еще и внешний караул – «обходные». Каждый час он подходил к тюремным воротам, при этом «обходные», что есть мочи, лупили в барабаны, и вопили:

– Все ли благополучно?

– Эйч! Хорошо! – орали им в ответ внутренние стражники.

– Инш-Аллах! Слава Богу! – кричали они уже все вместе и затем обходные продолжали свой прерванный путь вдоль тюремных стен.

Спустя некоторое время положение офицеров «Флоры» случайно облегчил мичман Иван Сафонов, сам того не ведая. Любя живопись, он однажды жестами попросил одного из стражников принести ему бумаги и красок. Стражник просьбу выполнил, и мичман в один день нарисовал морской пейзаж, который стража тут же преподнесла начальнику тюрьмы Мехмеду. Рисунок тому очень понравился и Мехмед сразу же велел мичману нарисовать для него морской бой.

– Баталия, так баталия! – пожал плечами Ваня Сафонов и тут же нарисовал несколько картин, где турецкий корабль топит сразу целую кучу французских.

Успех новых произведений был поистине потрясающ. Не искушенные в тонкостях большой политики, кто и против кого ныне воюет, турки собирались толпами у сафоновских картин, радовались нарисованным победам и цокали языками. В награду за эти картины по настоянию автора офицеров прекратили выводить на изнурительные адмиралтейские работы, а с самим автором заказчики отныне расплачивались хлебом и бараниной, которые тут же делили поровну на всю команду. Теперь Сафонов рисовал еще более жуткие полотна, на которых храбрый турецкий корабль топил одновременно уже не менее полутора десятков врагов. Спрос на его произведения был небывалый.