Дарю, что помню

Итак, гастрольная поездка. Первый концерт в Донецке, каждый следующий – в другом городе. Везде на больших, чаще всего открытых площадках. Зрителей – ну просто паломничество! Петр Мартынович появлялся на сцене последним. Все концертные номера, шедшие до его появления – соло на рояле, сценки из спектаклей, инсценированные рассказы Чехова и Зощенко, принимались сдержанно: чувствовалось, что ждут «Явления Христа народу». И вот наступал момент, когда наконец нужно было объявлять фамилию главного артиста. Ведущему не удалось ни разу этого сделать. Он успевал сказать лишь несколько слов: «И наконец»; или «Ну вот, настало время»; или «Вы, конечно, заждались», «Я с особым удовольствием…» И все! Дальше у него дело не шло. Везде, как по команде, разражалась овация, зал вставал и не давал Алейникову раскрыть рта. На сцену выскакивали женщины, мужчины, старые и молодые, с цветами, иногда с бутылками вина, водки или шампанского, или всего вместе. Его обнимали, целовали, бывало, качали (однажды уронили), наливали прямо на сцене зелье, отрывали пуговицы, преподносили подарки, самые разные – от корзины с фруктами и овощами, сала, бутыля молока до целого жареного барана или поросенка. Не надо забывать, что происходило все это в шахтерских местах, где Алейников был особенно любим, благодаря кинофильму «Большая жизнь», посвященному жизни шахтеров и в котором он блистательно сыграл своего знаменитого шахтера – Ваню Курского…

На двух или трех концертах зрители вели себя поспокойнее, но тем не менее доводили его до слез, что не позволяло ему совладать с собой, успокоить зал и что-либо читать. Иногда он успевал, вытирая слезы, произнести в микрофон лишь несколько слов: «Братцы, да разве ж можно так» или «Милые, что же это вы со мной делаете…» Это еще больше подогревало ажиотаж зрителей, и, постояв минут пятнадцать на сцене в обнимку с цветами, Алейников, заплаканный, уходил и быстро-быстро уезжал в машине, которая всегда ждала его прямо у ступенек сцены. Теперь, надеюсь, понятно, почему в каждом городе давался только один концерт, а где будет следующий, зрители не знали. Ни на одном концерте гастролер ничего не читал и ничего не рассказывал, но тем не менее в каждой рецензии (а их было десять – соответственно количеству концертов) присутствовало сообщение о том, что наибольшим успехом пользовалось выступление «нашего доброго и любимого Петра Алейникова».

Мы, молодые артисты, были, конечно, влюблены в мастера и в течение всей поездки испытывали чувство некоторой неловкости: дескать, при чем тут мы, сопляки? И только сознание того, что мы до некоторой степени как бы выручали его – все-таки мы держали внимание зрителей довольно долгое время, – успокаивало и позволяло с восхищением наблюдать ежевечерний психологический спектакль «Сила таланта и любовь народа». Это – сильнейшая драматургия! Драматургия, совершенно освобожденная от необходимости что-либо натужно придумывать, врать, приспосабливаться, заниматься «измами», уставать и нести язык на плечах в погоне за модой.

«Талант и народ» – и все!!!

Всего на четыре дня я улетел по личным делам в Москву. Вернулся и… не застал Петра Мартыновича в нашей хате. В роли почтальона снимался другой артист. Все снятое – переснимали…

Когда мы были вместе, я развлекал его разного рода историями, иногда печалил рассказами о войне, о людях, погибших в 1937 году, в том числе и об отце своем – словом, отвлекал его от внутреннего позыва прикоснуться к дьявольскому зелью… Но как только я уехал, в хате – тут как тут – появился рыжий сельский киномеханик – самый активный зазывала на «пыво з раками», чи на «семь капель», чи на «трошки вздрогнуть». Маэстро без меня немножко загрустил (так сказал хозяин хаты), хилая воля совсем сникла, и победили в нем «семь капель»…

Его нашли одного в лесу, еле-еле выходили и больного, ослабевшего отправили в Москву. Все! Трагедия праведного человека…

Прошло много лет… Петра Мартыновича уже давно нет с нами. Живу я около Зоопарка. Часто туда заглядываю и всегда страшно смотреть на тюрьмы для животных. Познакомился со сторожем. Он рассказал мне, что был хорошо знаком с Алейниковым. Тот часто приходил к нему рано-рано утром, до открытия, и немного пригубливал заготовленное им, сторожем, загодя горячительное. Потом гулял по территории, подружился с волком Нориком. Сначала просто наблюдал за ним, любовался. Затем стал с ним разговаривать, угощать, бросив в клетку что-нибудь вкусненькое: колбаску, сырок. Как-то дал волку кусочек хлеба, смоченного в водке. Тому понравилось. Дружба крепла. Зверь стал брать гостинчики прямо из рук и… в один прекрасный день лизнул – поцеловал дружка. Сторож видел это. Видел, как Мартыныч еле-еле сдержал слезы и каким-то прерывистым доверительным шепотом произнес, почесывая бок хищника: «Норик, ты лучший среди людей»…