Дарю игру

— Конечно, отец однозначно повлиял на наш с Георгием выбор спортивной специализации, более того, меня он, можно сказать, привел в бассейн принудительно. Я увлекался домашними животными, разводил в аквариуме рыбок и вообще не помышлял о спорте, но воле отца не посмел противоречить. Георгию, который младше меня на восемь лет, было в этом плане легче: когда пришла его очередь определяться с планами на будущее, в водном поло уже сложилась династия Мшвениерадзе, и его выбор был предопределен…

Интересно, что отец досконально продумал даже стратегию наших занятий водным поло. В одной команде Москвы мы с братом были только на Спартакиаде народов СССР, а так он развел нас по разным клубам: я играл за МГУ, Георгий — за «Динамо». Идея была в том, чтобы брат не затмевал брата. Сначала я — Георгия, а потом, когда я стану немножечко постарше, он — меня. Отец не хотел, чтобы его сыновья друг другу мешали, тем более что играли мы на одном, «отцовском», месте центрального нападающего.

Но на Георгии династия Мшвениерадзе в водном поло, к сожалению, оборвалась, хотя у нас на двоих три сына (у меня Петр и Павел, у Георгия — Каха и дочь Вероника) и все трое успели почувствовать вкус этой игры. Отец, конечно, поначалу обижался, что мы с братом не стали далее способствовать их увлечению, но потом согласился с тем, что его любимый вид спорта переживает в России период спада (по крайней мере, на тот момент) и занятие им малоперспективно со всех точек зрения, в том числе и материальных…

Это был тот самый редкий случай, когда в наших взаимоотношениях с отцом мы с братом поступили не так, как бы ему хотелось. Несмотря на всю его доброту, которую отмечали абсолютно все, мы его побаивались. Однажды он выдал мне весьма чувствительную затрещину, которую я запомнил на всю жизнь, поскольку она была первой и единственной в моей жизни. Случилось это в одной из поездок на первенство Союза среди юниоров, в которой отец был вместе со мной. После какой-то игры я засиделся с ребятами в гостиничном номере до двенадцати часов ночи, не пили, говорю как на духу, просто заболтались, а когда пришел к отцу, получил ту самую затрещину за нарушение спортивного режима. Для него профессиональное отношение к делу было святой заповедью. Он постоянно мне говорил: «Есть надо за пять часов до игры, потом ни в коем случае ничего. Жидкости как можно меньше…» Это были аксиомы, которых он всю жизнь в водном поло придерживался сам, а потом старался привить и нам.

Что же касается алкоголя, не верьте тем, кто говорит, что грузин Мшвениерадзе на дух не переносил спиртное. Он не пил, только когда играл, а после окончания спортивной карьеры мог себе позволить расслабиться: очень любил, между прочим, застолья, но никогда не напивался. Следил за собственным здоровьем. Я не помню, чтобы он когда-нибудь болел. Даже в 70 лет имел давление, как у младенца. Поэтому его столь серьезная болезнь стала для всех, и в первую очередь для него самого, полнейшей неожиданностью.

Началось все с пустяка. В декабре прошлого года, незадолго до новогодних праздников, он вдруг почувствовал себя неважно. Измерили температуру — 37,5. Мы даже не придали этому большого значения: подумаешь, простуда: одеться потеплее, выпить чайку с малиной и забыть. Но прошло десять дней, а температура не спадает, стабильно держится на том же уровне. Решили, что, может быть, воспаление легких, проверили — все нормально. А потом, когда сдали анализ крови, выяснилось, что это лейкоз, причем острый. Если у здорового человека семь тысяч лейкоцитов в крови, то у отца на тот момент их было девяносто тысяч. На следующий день, 30 декабря, эта цифра выросла до ста тридцати тысяч. Естественно, из больницы, куда мы привезли его для сдачи анализа крови, он уже не уехал. Врачи нам сразу сказали, что шансов выжить при таком диагнозе не более пятнадцати процентов.

На больничной койке отец встретил 2003 год и свой 74-й год рождения. Даже раковых больных порой отпускают по таким случаям домой, а тут подобное было невозможно, поскольку он постоянно находился под капельницей.

О чем он часто думал, отрешенно глядя в потолок, теперь только Богу известно, но я уверен, что отец догадывался о том, что смертельно болен, хотя таких слов, как лейкоз или белокровие, мы ему не говорили, а он не задавал лишних вопросов: не хотел, видимо, ставить нас в нелегкое положение.

Нынешние разговоры о том, что в последние дни жизни отец не желал никого видеть, не совсем соответствуют истине. Во-первых, он не собирался умирать и до конца верил в свое исцеление. Во-вторых, мы сами резко ограничили круг людей, посещавших его в больнице. Врачи предупредили нас о том, что из-за постоянных сеансов химиотерапии у него в крови до предела снизилось число лейкоцитов, борющихся с болезнями, выработался стойкий иммунодефицит, организм не справлялся даже с элементарным насморком, поэтому со ссылкой на рекомендации врачей и было принято такое решение, чтобы никого не обидеть.