Дарю вам праздник

И, тем не менее, я не мог бы наверняка сказать, что отчетливо вижу всю картину — даже в том смысле, какой вкладывают в слова «вся» и «все» историки, знающие, что выявить и учесть абсолютно все детали невозможно в принципе. Я не мог бы наверняка сказать, что смотрю на грандиозную драму с правильной точки зрения. Я допускал, что, возможно, проявил непозволительную поспешность и даже опрометчивость, взявшись за «Ченсэлорвилл» так скоро. Да, я так и не дождался, когда внутренний голос скажет: «Ты готов». И теперь перестал доверять себе.

Может, порок крылся во мне самом? В моем темпераменте, характере, а вовсе не в степени моей подготовленности и способах использования материала? Может, я подсознательно старался не связывать себя безоговорочным принятием той или иной концепции, старался уйти от выбора, от поступка? То, что я написал первый том ничего не значило, ибо он был не поступком, а всего лишь его частью; замерев сейчас в бездействии, я вполне мог бы остаться сторонним наблюдателем.

Однако не совершать поступков — это тоже поступок, и вдобавок такой, который не устраивал ни доктора Полка, ни меня. Да и что оставалось делать? Договор был заключен на весь текст. Я обязан был передать второй том в издательство через полтора года после выхода в свет первого. Сбор материала был закончен; речь шла не о его корректировке, но о проведении всего исследования заново, о полной переоценке и, возможно, полном отказе от уже сделанного. Речь шла о том, чтобы начать с нуля. Это была работа, на порядок более объемная, чем уже проделанная, и к тому же столь унылая, что я чувствовал: мне ее не одолеть.

Конечно, публиковать исследование, в выводах которого сам не уверен, нечестно; но не довести до ума свои наброски — малодушно.

Коротко и путано я рассказал о своих колебаниях Кэтти. Она ухитрилась ответить так, что вроде бы и ободрила меня, но странно донельзя…

— Ходж, — сказала она. — Ты меняешься, ты взрослеешь, и это к лучшему, хотя я любила тебя и таким, какой ты был. Не бойся отложить работу над книгой хоть на год, хоть на десять, если надо. Ты должен написать ее так, чтобы она устраивала прежде всего тебя самого, а что скажут издатели и читатели — неважно. Но, ходж, никакие твои сомнения, никакой глупый твой страх оказаться пассивным наблюдателем не должен заставить тебя что-либо упрощать. Рационализировать. Улучшать. Обещай мне это.

— Не понимаю, о чем ты, Кэтти. Какие улучшения? История такова, какова она есть.

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Помни это, Ходж. Пожалуйста, всегда помни.

17. ЭЙЧ-ЭКС-1

Я не мог заставить себя следовать голосу совести или хотя бы совету Кэтти; но не мог я и работать по-прежнему, как если бы вообще не получал письма, камня на камне не оставившего от моей веры в себя. И потому, отнюдь не принимая сознательного решения отложить написание книги, я просто перестал что-либо делать — чем еще более усугубил ощущение собственной виновности и никчемности. Закрепленные за мною товариществом хозяйственные обязанности не занимали и трети дня, так что, хотя я буквально вверх дном все перевернул в стойлах и хлевах, у меня оставалась уйма времени, и я слонялся туда и сюда, капризный, раздражительный, отрывал от работы Кэтти, мешал Агати, мешал Мидбину — я никак не решался рассказать ему о своих мучениях, — и, в конце концов, все стали просто шарахаться от меня. Тогда случилось то, что должно было случиться: ноги привели меня в монтажную, к Барбаре.

Барбара и Эйс основательно перекроили старый хлев. Кое-где я узнал характерный почерк Кими — в конструкционных особенностях стен, мощных несущих балках, рядах скошенных внутрь окон, дающих достаточно света, но не пропускающих прямых солнечных лучей; однако все остальное было подчинено исключительно нуждам Барбары.

На высоте около десяти футов, обегая помещение по кругу, лежал на вертикальных стальных опорах узкий помост. В прорези помоста высовывались телескопические трубы многочисленных приборов; все они были направлены наклонно вниз, на геометрический центр пола монтажной. Этот центр охватывало кольцо чистейшего стекла дюйма в четыре шириной, прикрепленное к опорам помоста стеклянными скобами. Приглядевшись, я заметил, что оно не сплошное, а состоит из отдельных секций, хитроумно сращенных стеклянными муфтами. С внешней стороны кольца, вдоль стен, теснились разнообразные механизмы — их глухие кожухи оставляли открытыми лишь панели с циферблатами и приборами управления, а по углам громоздились, буквально царя над прочей мелочью, какие-то чудовищные агрегаты. Сверху нависал большой блестящий отражатель.