Дарвин и Гексли

Нельзя сказать, чтобы роман миссис Уорд произвел переворот, скорей он возвестил переворот, который уже совершился. Любители романов, никогда не державшие в руках книжек вроде «Происхождения видов» и «Литературы и догмы», приняли заключенные в них идеи как откровение. Гладстон, пожалуй, «Происхождения» читать и не думал, зато «Роберта Элсмера», конечно, прочел и посвятил ему одну из самых глубоких своих статей. Цель книги, отмечает он, «исключить из христианства элемент сверхъестественного, разрушить его догматический костяк, сохранив в неприкосновенности нравственные и духовные его плоды». История показывает, что религия не способна надолго пережить исповедуемое ею божество, а тип личности — религиозные догматы, на которых он формировался. Что же касается чудес, они заложены в самой основе христианства. Они неотделимы, с одной стороны, от чудотворного жития, удостоверяющего божественную природу Христа, а с другой — от догматов, предписывающих, каким образом эту божественность чтить. Без этой христианской схемы христианский склад личности сохранится едва ли.

«Роберт Элсмер» привлек внимание не только государства, но и церкви. Церковный собор, созванный осенью 1888 года, усмотрел в нем последний симптом застарелого недуга; и на одном из вечерних заседаний, специально посвященных этому вопросу, довольно-таки опрометчиво употреблялось новомодное словцо «агностицизм». Епископ Питерборосский под крики одобрения осудил «трусливый агностицизм», а ректор Королевского колледжа доктор Уэйс воскликнул, что агностик — это человек, который под тем предлогом, что о невидимом мире не имеется-де научных сведений, не желает признавать Иисуса Христа. Истинное имя ему — неверный.

Разумеется, Гексли прочел «Официальный отчет о церковном соборе». В февральском номере «Девятнадцатого века» за 1889 год он отозвался на это событие большой поучительной и довольно ядовитой статьей «Агностицизм». Ему не представляется, что слова «агностик» и «неверный» равнозначны. Доктор Уэйс, например, не признает пророка Магомета. Значит, магометане сочтут его неверным — как бы истово он ни исповедовал собственную религию. Короче говоря, его толкование слова «агностик» выражает скорей не принцип, а предубеждение. Но разве его верность христианской религии не такое же предубеждение?

Сознательная вера, по словам автора «Роберта Элсмера», основывается на достоверности фактов. Ну а, скажем, библейская история с гергесинскими свиньями зиждется на весьма сомнительных данных. Во-первых, как и многое другое в Новом завете, она в разных евангелиях излагается далеко не одинаково. Кроме того, уничтожение ценного домашнего скота говорит о легкомыслии, недостойном Иисуса и несвойственном ему. Опять-таки изгнание бесов из людей и вселение их в свиней связано с суеверием, распространенным среди всех народов на ступени варварства, и влечет за собою грубейшие заблуждения и жестокости. Неужели Иисус разделял это суеверие, а если разделял — как это вяжется с его божественной природой? И наконец, христианство не представляет собою стройного единства, признанного всеми христианами. Доктора Уэйса, к примеру, сочли бы неверным не только буддист и магометанин, но также современный католик и древний назареянин. В то же время агностиком его не сочтет никто.

«Агностицизм — это, собственно, не вероучение, а метод, сущность которого сводится к строгому применению единого принципа. Принцип этот существует с глубокой древности, со времен Сократа; он стар, как изречение апостола: „Все испытывайте, хорошего держитесь“; этот принцип — основа Реформации, а она просто иллюстрация к той аксиоме, что каждый человек должен иметь возможность дать объяснение живущей в нем вере; это великий принцип Декарта; это коренная аксиома современной науки. Позитивно этот принцип можно было бы выразить так: „В сфере умственной деятельности, не считаясь ни с какими иными соображениями, следуйте за вашим рассудком, куда бы он вас ни завел“. А негативно так: „В сфере умственной деятельности не делайте вид, будто какие-то выводы верны, если они не доказаны или недоказуемы“».

Агностик — в том смысле, в каком впервые применил это слово Гексли во времена «Метафизического общества», — действительно следовал за рассудком, но утверждал, что даже рассудок не может увести его очень далеко, что — подлинная реальность, которая кроется за внешней видимостью, непознаваема. Ради того, чтобы разом привлечь на свою сторону и Сократа, и Лютера, и Декарта и подчеркнуть древность свободного исследования, от которого и ведется агностицизм, Гексли явно нанес ущерб ценному термину.

Статью завершает отступление, посвященное «Будущему агностицизма» Фредерика Гаррисона, напечатанному в январском номере «Двухнедельного обозрения». Гексли превзошел самого себя в галантности, восхищаясь глубиною гаррисоновского ума вообще и наглядно показывая, что за безмозглое бревно этот Гаррисон в частности. Однако сквозь россыпи его полемических фейерверков снова проглядывает хмурая даль печали.