Дарвин и Гексли

Но чтобы отправиться в Оксфорд на съезд Британской ассоциации, воздушного шара не требовалось. Ровно треть века минула со времени его — ныне легендарной — победы над епископом Уилберфорсом. Гексли справедливо полагал, что событие будет не лишено интереса. Снова жадная до исторических событий толпа запрудила Шелдонский театр. Снова весь в алом, убеленный сединами, в блеске почетных регалий и в ореоле преклонных лет восседал перед собравшимися Гексли. Вступительное слово произнес маркиз Солсбери, лидер консерваторов, бывший премьер-министр, ректор университета. Как лощеный политик, наторевший в обтекаемых речах и практических делах, лорд Солсбери меньше всего собирался ввязываться в кипучие споры о метафизических материях. Как просвещенный патриот, исправно восхваляющий успехи англичан, он признавал надобность разделять мнение большинства и считать эволюцию, по Дарвину, прочно утвержденной среди основных законов строения вселенной. Однако как консерватор, изысканно-недоверчивый ко всяким новшествам и всяческому прогрессу, он видел в дарвинизме крайне неприятную форму либерализма и, значит, в существе своем все-таки вопрос, захватывающий борьбу партий. Витийствуя о достижениях науки, изящно переносясь от астрономии к физике и химии, он добрался в конце концов до биологии и эволюции — принципа, который ныне «не станет оспаривать ни один здравомыслящий человек». С тонкой иронией он задержался на этом утешительном словечке «эволюция», а затем коснулся текущей полемики о наследовании приобретенных признаков в таких выражениях, что как бы ставил под сомнение правомерность самой проблемы.

Нападение было искусно замаскировано — ну и, понятно, ректору, маркизу, да еще бывшему премьер-министру, ничего не стоило безнаказанно и по всем правилам парламентского искусства сделать выпад даже против законов вселенной. Пока лорд Солсбери разглагольствовал, многие в зале стали поглядывать на Гексли, и с особым вниманием Генри Осборн, профессор из Америки, бывший его ученик, который ехал сюда с ощущением, что покидает задворки истории и выходит на ее столбовую дорогу. Он заметил, что, хотя старческие черты не обнаруживают признаков гнева, Гексли глубже ушел в свое кресло и беспокойно постукивает ногой по подмосткам.

И в самом деле, положение у него сложилось не из легких. Облеченный по его же собственной просьбе ролью необременительной и скромной: поддержать предложение выразить ректору благодарность, он был заведомо вынужден хвалить. Задача состояла в том, как сделать, чтобы в хвале заключался укор. Конспект речи лорда Солсбери он прочел накануне и с тех пор пребывал в серьезном раздумье. И несомненно, постукивание ногою выдавало борьбу с искушением. Старый греховодник Адам, разумеется, нашептывал: «„Ну-ка разнеси в клочья это вступительное слово“ — а для меня не было бы ничего легче». Под вялые аплодисменты поднялся физик лорд Кельвин и, не сказав ни слова в возражение, предложил выразить председателю благодарность. Он, как видно, не испытывал никакого желания защищать вселенную от лорда Солсбери.

Встал Гексли. Ему хлопали бурно и с нескрываемой надеждой. Голосом, теперь уже чистым и звучным, он заговорил о соглашателях 20-х и 30-х годов, которые пытались «держать свои. научные убеждения и убеждения прочие в двух разных логиконепроницаемых отсеках». Люди этого сорта не желали признавать за наукой права на широкие обобщения, предлагая ей только «лить воду на мельницу практической пользы». «Pax Baconiana»[266] кончился для соглашателей, и навсегда с выходом в свет «Происхождения видов». Вслед за тем со зловещей многозначительностью Гексли привел выдержки из речи ректора, в которых содержалось безоговорочное признание эволюционного принципа. В заключение он весьма подчеркнуто привел слова одного немецкого ученого о том, что споры вокруг дарвинизма никоим образом не ставят под сомнение существо дарвинизма. Разумеется, предстоит решить еще грандиозные проблемы эволюции, но ведь никогда еще ни один великий вопрос не был исчерпан за тридцать пять лет. Под новый шквал рукоплесканий он сел на место. История — пусть косвенным путем — повторилась.