Дарвин

Вскоре началась книжка «Е»: писал в ней, что Америка когда-то соединялась с Азией перешейком (угадал!), что один вид превращается в другой не «скачком», как он раньше думал, а постепенно; и опять о человеке: «Когда две расы людей встречаются, они действуют как две разновидности животных — борются, едят друг друга, приносят друг другу болезни… и наступает самая сильная борьба — кто лучше приспособлен телесно или умственно (в отношении к человеку — умственно). Человек — не самозванец, не незваный гость; его геологическая история так же совершенна, как у слона, если есть переход от слона к мастодонту, то найдут и для человека». Но он не верил, что найдут скоро — ведь до сих пор не нашли, — значит, наше происхождение должна доказать не палеонтология, а эмбриология, несуществующая наука, которая, изучив зародыш человека, поведает о зародыше человечества.

«Хобби» было много, но любовь осталась прежней — геология с ее строгостью и чистотой, ее детективными загадками. Вот одна: «блуждающие валуны». Профаны думают, что любой камень может валяться где угодно, но яблочко падает недалеко от яблоньки, а не от сливы, и камень определенного химического состава может находиться лишь там, где есть родственные породы. Но громадные валуны обнаруживаются в местах, где нет никакой «яблоньки». С неба упали? Раньше считалось, что их притащил Всемирный потоп, но Лайель и американец Луи Агассиз высмеяли эту идею: Лайель писал, что «безродные» камни принесены айсбергами с моря, Агассиз — что ледниками с гор. Дарвин почему-то сразу невзлюбил ледники (или Агассиза), принял гипотезу Лайеля и набросал статью в ее подтверждение. Написал еще статью о кораллах. А в конце октября вдруг сорвался и уехал в Виндзор — бродить среди замков. Возможно, там надумал что-то важное и 11 ноября снова появился в Мэре.

Она сказала «да». «Меня изумляет, что она, человек, стоящий по всем нравственным качествам неизмеримо выше меня, согласилась стать моей женой», — писал он позднее. Но чему изумляться? Стройный, не урод, говорун, мягкий «чарующий» голос, а женщина «любит ушами». (Он ничего этого в себе не замечал и описывал себя как человека прескучного.) Кроме того, что она его любила, он был приличный жених: возраст, положение. Здоровье тогда было сносным. Внимательный, серьезный, не будет бегать за юбками, все родственники хотели этого брака. Был опять разговор о религии, он сказал, что христианскую этику принимает, но в загробную жизнь не верит. Для Эммы это был удар, но, в конце концов, то обстоятельство, что он не верит в загробную жизнь, еще не означало, что этой жизни у него не будет, рассудила она. Доложились ее отцу, потом Чарлз поехал сообщить своему. Джосайя Веджвуд давал молодым пять тысяч фунтов и акции с годовым доходом в 400 фунтов, Роберт Дарвин — десять тысяч. Получался годовой доход в две тысячи, не богатство, но обеспеченность: банкир имел доход десять тысяч в год, врач или адвокат — полторы тысячи.

Заминка вышла с датой свадьбы. Он хотел сейчас. Она просила отложить до весны, ссылаясь на чувства незамужней 45-летней сестры Элизабет, которая страдала, когда кто-то выходил замуж. Он, логичный и толстокожий, как полагается мужчине, не понимал, что может до весны измениться (не помолодеет же Элизабет!), а она не умела объяснить, что ее страшит перемена в жизни. 13 ноября она попросила Кэтрин Дарвин убедить брата подождать: «Я не хочу сказать, будто Чарлзу наплевать на мое мнение, но…», а 14-го получила ликующее письмо от жениха: «Никто никогда не был таким счастливчиком, как я, и нет никого на свете лучше тебя… клянусь, что буду стараться стать хорошим и заслужить тебя». (Викторианское представление: женщина «хорошая», мужчина «плохой».)

Писал, что опасается, как бы ей не стало скучно без сестер и подруг: «Ты должна иметь в виду, что, как сказала одна девушка, "все мужчины — скоты", а я веду образ жизни одинокого зверя… Я так эгоистичен, я так хотел заполучить тебя, что мне нельзя доверять… Когда я пишу всякие такие вещи, я прошу тебя не читать мои письма другим, я представляю себе, будто сижу рядом с моей дорогой женой и мне наплевать, какую чушь я несу… Ты велишь мне быть "хорошим мальчиком", и я должен им быть — но позволь просить тебя не решать сразу. Ты говоришь, Элизабет никогда не думает о себе, но есть другой человек, который никогда не думает о себе, а теперь ему нужно думать о двоих, благодарение Небу, этот человек — ты. Тебе решать, но, дорогая Эмма, жизнь коротка, два месяца — это шестая часть года… Как ни решишь, все будет правильно, но я не могу сейчас быть бескорыстным, мне не будет покою, пока ты не станешь совсем моей и я не стану частью тебя».