Дарвин

Лайель и Гукер решали, где публиковать работы. Геологическое общество не подходило, в Зоологическом заправлял Оуэн, который ни за что не примет гипотезу, противоречащую его взглядам, осталось Линнеевское, ближайшее заседание 1 июля. Отослали Уоллесу письмо с разъяснениями, слепили из двух дарвиновских текстов один, составили предисловие: двое независимо друг от друга выдвинули «изобретательную теорию, объясняющую появление видов и разновидностей на нашей планете»; оба до сего дня не публиковались, хотя мы, Гукер и Лайель, давно просили Дарвина сделать это; Дарвин начал работу в 1839 году, впервые написал связный очерк в 1844-м, мы его читали; Дарвин позволил нам делать что угодно с его статьей, «и мы ему объяснили, что заботимся не о вопросах приоритета, а о науке в целом», а с Уоллесом мы не можем посоветоваться, но коли он прислал статью, так, надо думать, не возражает против публикации.

1 июля, в часы, когда Дарвин в одиночестве хоронил сына, вицесекретарь Линнеевского общества Дж. Баск зачитал обе статьи. Почти никого они не впечатлили: и борьба за существование, и естественный отбор давно были общими местами, на то, что Дарвин и Уоллес трактуют их по-новому, не обратили внимания. Лишь молодой зоолог Альфред Ньютон понял, что произошло: «Я сидел ночь и читал… здесь было простое решение всех трудностей, которые беспокоили меня в течение многих месяцев. Не знаю, чего было больше, раздражения от того, что я до этого не додумался, или радости от того, что проблема решена». А президент Линнеевского общества в начале 1859 года сказал, что в минувшем году не прозвучало «ничего интересного»… Дарвин: «Наши работы привлекли очень мало внимания, и единственная заметка о них в печати, которую я могу припомнить, принадлежала профессору Хоутону из Дублина, приговор которого сводился к тому, что все новое в них неверно, а все верное не ново». Из-за отсутствия интереса никто даже не заметил, что статьи Уоллеса и Дарвина были разные. Сам Дарвин со страху не заметил этого — такое впечатление, что он вообще не читал уоллесовский текст, лишь скользнул взглядом по заголовкам.

Уоллес предложил концепцию, от которой Дарвин давно отказался, — основанную на совершенной приспособленности. «Жизнь диких зверей является борьбой за существование… В этой борьбе более слабые и менее совершенные организмы погибают». Борются они не друг с другом, а за пищу: кто не может в данном климате хорошо питаться, тот погибает. Изменились климат и пища — опять надо к ним адаптироваться; слабые и отклоняющиеся от нормы гибнут. Дивергенцию Уоллес упомянул вне связи с борьбой за существование — просто она существует, почему — неизвестно; о происхождении живых существ от одного предка не писал вовсе. У Дарвина конкуренция идет между существами одного вида, у Уоллеса — между хищниками и жертвами. Как и Дарвин, Уоллес начал разговор с домашних животных, но он считал, что они не представляют интереса, ибо не ведут борьбу за существование и с климатом — пищей у них всегда все в порядке. А, по Дарвину, именно искусственный отбор, когда селекционеры, которые в одном и том же климате, на одном и том же корме выводят десятки пород, доказывает, что из старых видов могут получаться новые безотносительно к «климату — пище»: они образовываются просто потому, что могут образоваться, а могут потому, что у них есть «вариации».

В эти различия никто не пожелал вникать. Почему, неужели не нашлось умных людей, кроме Ньютона? Да потому, что у обоих авторов все было бездоказательно. Текст Уоллеса хотя бы написан блестяще, его легко понять. Дарвиновский — рыхлое, неудачное извлечение, где нет ни одного нового термина и главная мысль сформулирована кое-как: в меняющихся условиях «репродуктивная система становится пластичной»; существа, которые унаследуют «хорошие» родительские черты, имеют больше шансов оставить потомство, у которого эти черты будут усиливаться. Можно сказать, что первая попытка для обоих бегунов окончилась фальстартом. Теперь они вольны делать вторую. И тут, конечно, Дарвин, 15 лет потрошивший моллюсков и голубей, собравший массу фактов, почти закончивший книгу, имел громадную фору.