Дары Кандары

Облака раскрывались как занавес, под ударами звонких крыльев. Джен-дракон парил, расплетая потоки воздуха, падал к самой глади черной воды и вновь поднимался ввысь. Неборожденным недоступно такое счастье — как здоровому не понять калеки, впервые встающего с ложа. …Еще один кувырок через облако, еще один выдох искр, еще один пируэт… Крылатый на мгновение замер в воздухе, оглянулся на звезды, ища направление, и устремился на запад, уверенно и упорно, как стрела выбирает свою мишень. На запад, в сторону побережья, к звонкозвучной сосновой роще у белых стен города Су. К завтрашнему утру праздника Яблонь.

Рита долго смотрела, как теряется в синих тучах стремительный силуэт. Ночь будет грозной — первый гром после зимней спячки. Но разве какая-то буря способна остановить первый в жизни полет?

Рита ждала, пока джен скроется за горизонтом. Потом неторопливо, на ощупь, смотала сети.

Погладила на прощанье тугие, намертво крученые канаты. Впервые за годы распахнула серебристо — стальные крылья. С места прыжком подняла в полет тело. Дохнула на груду сетей — она занялись мгновенно.

Тайна останется тайной. Пора спешить. К завтрашнему утру…

Художник, или Сказка о найденном времени

Максиму Качёлкину, с благодарностью

… А началось все банально до невозможного — по улице шел человек. По обычной, узенькой и сырой улочке Замоскворечья — из тех улочек, обрамленных двухэтажными купеческими усадьбами, что прячут в себе совершенно другой, неспешный и милый город, — шел обычный, невысокий, слегка сутулый пожилой человек. Лет пятидесяти с небольшим наверное, в не слишком свежем джинсовом костюме, с маленькой полуседой бородкой, в тяжелых очках, с плетеной авоськой из которой выглядывало горлышко ностальгической бутылки кефира, осененное зеленой фольгой. Человек шел, не торопясь, как ходят люди после работы, огибал лужи, щурился близоруко на толстые фонари (я как раз хотела сказать, что был вечер)

… Вот он поскользнулся на мокрой глине, поднял голову, чтобы полюбоваться роскошным тополем — влажные, свежие листья в электрическом свете дают удивительно сочный зеленый тон, вот двинулся дальше… Обычный человек, как вам кажется… Но!

Не последнее место в его жизни сыграло имя — ну подумайте сами, какая судьба ждет в России человека, записанного в свидетельстве о рождении, как Аркадий Яковлевич Вайншток. Тем более, если отца звали Яков Гедальевич, а маму — Лариса Ивановна, и к пятому пункту она относилась разве только фамилией мужа.

Проще говоря, наш герой был «шлимазл» — чудак, лишенный дара удачи, обычно спасающего блаженных… С детства одержимый желанием рисовать, запечатлеть окружающий мир на покорном холсте, он слишком поздно понял, что сил, подобающих для мечты, — просто нет. Малюя афиши в кинотеатрах, оформляя клубы и детские садики, он ждал чуда — и жизнь прошла.

Семья давно кончилась — жена умерла, дети выросли. Единственной его крупной выставки никто не заметил. Звери, да и женщины в мастерской не прижились, друзей не осталось. Коллеги (для поддержания бренной плоти наш герой переквалифицировался в уличные портретисты) в основном пили — а его тянуло блевать с третьей рюмки. Итак, он остался один. Слишком умный, чтобы полагать себя непризнанным гением, слишком наивный, чтобы просто плюнуть на жизнь, слишком неудачник, чтобы разочаровываться…

Что осталось — мокрая улица, темный подъезд, пятый этаж без лифта, но с окнами во всю стену — как и следует в мастерской, бутылка кефира на после ужина и невеселые мысли о том, чего уже никогда не будет… Аркадий Яковлевич не торопясь, но и не останавливаясь — слава богу, он еще не в том возрасте, чтобы отдыхиваться на каждой площадке, поднялся наверх по лестнице. Чуть помедлил у обшарпанной кожаной двери, нащупывая ключи по всем карманам. Вошел, снял ботинки, пристроил кефир в холодильник, сел в любимое мягкое кресло, когда-то обитое красным плюшем, огляделся вокруг… Два мольберта с чистыми холстами по углам, засохшая палитра — под слоем пыли не различить, что за краски на ней мешали. Гипсовая Венера прячется за горшком с засохшим алоэ, смотрит меланхолически… Дура.

Жалкие афишки по стенам, книжный шкаф — с грудой альбомов и умных книг — когда его открывали в последний раз? Куча грязной посуды на кособоком столе, серые оконные стекла — все плохо, приятель. Чаю, что ли выпить для поддержания настроения?