Дары зингарцев

Римьерос выпустил голубя и долго еще мотрел, как белая тень мечется в небе, таком синем, что было больно глазам. Возможно, он был пристрастен и несправедлив к этой стране, возможно, сейчас в нем говорили обида и гнев, а не трезвый рассудок но он так не думал. И спроси его кто хоть через тысячу зим, Римьерос повторил бы сегодняшние свои слова, не изменив ни буквы.

Он стоял на самой вершине холма Тай Чанры. За ним вздымались горы, под ногами расстилались джунгли.

Город, уступами поднимающийся на холм, был прекрасен, как сказочный город добрых фей на острове Вечной Молодости. Широкая белая лестница с добродушными львами и нестрашными драконами сбегала вниз от дворца. Вишни тоцветали, и мощеные улицы были усеяны нежно-розовыми и белыми лепестками. Впечатление заколдованного сна или сказки усиливалось тем, что город был пуст. То есть совершенно пуст. Ни единого человека не застало войско Римьероса на улицах, ни даже кошки или собаки.

Жители попрятались в катакомбы, что тянулись бесконечным лабиринтом в этих древних горах. Они унесли с собою все до последней нитки, оставив лишь стены да крыши, самой яркой из которых была золотая крыша дворца кайбона.

Первой реакцией Римьероса на это запустение и тишину была бессильная ярость.

Он разослал солдат и рыцарей обшарить каждую щель, но единственное, что они обнаружили, было множество ходов, ветвящихся и путающихся, уходящих в бездонную глубь горы, к самым корням мира. Но даже в состоянии крайней злобы не мог позволить себе герцог Лара распорядиться обыскивать этот лабиринт. И теперь бесновался от глухого бессилия.

- Что вы скажете на это? - кривя белые от ярости губы, спросил он барона, стоявшего рядом с ним. - Как это все понимать?

- Государь...

- Довольно! - закричал Римьерос почти визгливо. Довольно с меня этого маскарада! Мой братец сильно поплатится за то, что втравил меня в эту историю! Сначала мы идем по дороге, а потом этот мерзавец Моу Па заявляет, что вон та тропа срежет нам путь и мы, как бараны на бойне, идем вслед за ним! На стоянке он исчезает, а мы остаемся посреди джунглей неизвестно где!..

- Я говорил вам, государь, что нельзя верить ни одному из этих прохвостов, - попытался было вставить хоть слово барон, но принц его не слушал. Казалось, у него вот-вот повалит изо рта пена, как у одержимого.

- День мы тратим на то, чтобы выбраться на дорогу, и на первой же ночевке у нас бесследно исчезают все караульные! За эти пять дней пути мы потеряли людей больше, чем за все путешествие через материк! На что это, я спрошу, похоже? Да не стойте же вы передо мной столбом, сделайте что-нибудь!

- Что вы хотите, чтобы я сделал? - спросил барон Марко да Ронно уже устало. - Мы только деревянные фишки в чьей-то игре, мой принц. Не лучше ли будет попытаться с достоинством уйти, покуда это еще возможно?

Римьерос вдруг успокоился.

- Это было возможно, когда мы пересекли перевал, горько сказал он. - Это, быть может, было еще возможно, когда мы отдали императору эти проклятые свитки. Но теперь любой наш уход будет бесславен и жалок. Надо бы распорядиться поджечь город на прощанье, но мне жаль его - здесь и так уже облетели все вишни...

Какие-то новые нотки появились в его голосе, и барон взглянул на принца с удивлением и почти с восхищением такого он от него не ожидал.

- Велите на всякий случай обыскать еще дворец кайбона, - устало сказал Римьерос. - Хотя, конечно же, мы и там ничего не найдем. Митра отвернулся от нас, друг мой, когда мы затеяли это неправедное дело: воцариться в чужом доме, даже не зная его языка. Мне до сих пор жутко вспоминать тех женщин, сейчас я, кажется, бросился бы перед ними на колени, если бы так вымолил себе прощение. Но все равно они теперь вечно будут являться мне в ночных кошмарах...

Он говорил о трех молодых девушках, которых, забредя по своему обыкновению в глушь от стоянки, встретил у лесного ручья.

Это были невинные, изящные создания, в той поре очарования юности, когда даже уродливая черточка красит женщину, потому что дышит свежестью и простотой.

Римьерос попытался с ними заговорить, но девушки прятались друг за друга, страшась бежать и еще более страшась остаться. На вкус принца их одеяние больше подошло бы мальчикам, ибо состояло из белоснежных брюк и рубашки самого простого покроя, какой только можно придумать.

Он сам не знал, чего хотел от них добиться. Быть может, просто приветливого слова. Но глаза его сверкали так грозно, а вид был так устрашающ, что девушки, тихонько вдруг заплакав, одна за другой разделись и легли у его ног лицами прямо в дорожную пыль.

Ему не понадобилось знать кхитайский язык, чтобы понять, что они хотели сказать ему этим. В ужасе от того, что все и везде в этой стране будут воспринимать его как насильника и захватчика, он бежал от них, плачущих и покорных. Он знал, что теперь никогда не сможет поднять руку на женщину, и из этого следовало, что раньше - мог, просто ни разу этим не воспользовался.