Даша из морской пехоты

Дарья все же урывала время, чтобы хоть на пяток минут забежать к Андрею. Она знала, что дежурные медсестры делают все необходимое, все вовремя, но желание просто увидеть любимого было непреодолимым. Она видела, с какой радостью распахиваются его глаза навстречу ей, и ради этих мгновений стоило жить. Даша думала в эти минуты, что люди на войне все же остаются людьми даже в таких бесчеловечных условиях, их сердца не превращаются в камень, а душа не перестает болеть за свою половинку, лежащую сейчас в бинтах в этой комнате. И их любовь проявляет чудеса выживаемости и несгибаемости, настойчиво пробиваясь к солнцу, словно хрупкая травинка сквозь брусчатку мостовой, добавляя двум любящим сердцам сил и решимости любой ценой защитить их от зла войны.

– А я ведь сразу тебя заприметил! – сказал как-то Андрей. – Еще на занятиях по медицинской подготовке. Ты показывала нам, как правильно накладывать жгут и кровоостанавливающую повязку, помнишь? Ты стояла на палубе, такая худенькая, такая маленькая, казалось, тебя прямо сейчас унесет за борт порывом ветра. Но глаза… Я никогда не видел таких красивых серо-голубых глаз. И я понял, что влюбился. Вот так сразу. Я тогда тебя о чем-то спросил. По делу, в общем-то. А ты очень застеснялась…

– Конечно, застеснялась, – засмеялась Даша. – А как не застесняться, когда на тебя во все глаза смотрит красавец-моряк, да так, как будто готов вот прямо сейчас в любви признаться?! А тут же война кругом… Да только, что ж скрывать, и ты мне сразу глянулся…

– Раз война, значит, любить нельзя? – тяжело вздохнул Андрей. – Многие ведь так думают…

– Многие! – согласилась Даша. – Раньше ведь и я так думала: ну, какая любовь, когда смерть вокруг?! Это сейчас я поняла, что война раскрывает самые сокровенные, самые светлые чувства людей. Что фронт проходит не только там, у Дуванкоя, где гибнут наши моряки! А прежде всего вот здесь, в моем сердце и через сердца тех людей, что Родину защищают, и именно в душе человека с ружьем или медицинским скальпелем, неважно, находится передовая борьбы между добром и злом, человечностью и жестокостью, жизнью и смертью. И мы, Андрюша, обязательно победим! Победим, потому что мы гуманнее, добрее и нравственно выше, чем фашисты!

– Эх, дожить бы… – мечтательно протянул Андрей. – До победы!

– А ты не сомневайся, милый! – Даша прислонилась губами к щеке Андрея. – Я вот нисколько не сомневаюсь, что мы с тобой доживем до победы! Ну вот нисколько! Потому что любовь – чувство гораздо более сильное, чем страх смерти, чем даже ненависть к врагу! Любовь не подвластна смерти, знай! А я очень тебя люблю и не позволю тебе умереть.

– Грустно мне, Дашуня! – сказал Андрей. – Грустно потому, что лежу сейчас здесь, отдыхаю, а мои товарищи с врагом сражаются. А мужчина… Он должен… Как бы тебе это сказать… Я сражаюсь за Родину, да! Это – главное! Но ведь помимо любви к родине… Я вот полностью осознал, что значит воевать за того человека, который стал дорог, стал ценнее жизни. Понимаешь? Я должен тебя защищать… А получается…

– Господи! – воскликнула Даша, отстраняясь. – Что получается?! Ну что ты, милый?! Ты ранен! Тяжело ранен. В бою, в котором ты защищал и меня тоже! Неужели это надо тебе объяснять?! Ты как маленький, право! Вот поправишь здоровье и снова в бой пойдешь! За меня! За Родину! За деток наших, которых мы с тобой родим! Договорились?

– Договорились, – сказал Андрей, но в голосе его совсем не было уверенности.

Даша вдруг прыснула в кулак…

– Ты чего? – Андрей удивленно посмотрел на Дарью. – Что смешного?

– Да так! – Даша смеялась. – Вспомнила… Сегодня в операционной… Наум Михайлович оперировал – он сейчас частенько сам к столу становится, поскольку хирургов не хватает. Ну, оперировали мы моряка тяжелого. А анестезии ведь нет уже давно. И спирт на вес золота. В общем, Наум Михайлович дал моряку стакан коньяку из своих личных запасов. И спрашивает: «Ты откуда же родом будешь, моряк?» Ну, тот отвечает, что из Сибири. А Наум Михайлович говорит, что, мол, я тоже из Сибири! Хотя мы все знаем, что он из Ставрополя. И продолжает: «Ну, смотри, моряк, сейчас я тебе больно сделаю. Но ты чтобы ни-ни! Понял?! Мы, сибиряки, такие! Чтобы сибиряк да боль не терпел – не поверю! Ты коли меня, куда хочешь, хоть шилом, хоть штыком, как свинью, все равно не хрюкну!» Мы все заулыбались, а санитарка молодая – Дуся, ей только шестнадцать исполнилось, та расхохоталась так, что уронила таз с грязными бинтами прямо Науму Михайловичу на ногу. Что ты думаешь, он сделал? Он вышиб Дусю из операционной коленом под зад – руки-то у него уже стерильные были… И грозно так на нас кричит: «Ну?! Кто еще хочет вослед за этой козой?!» Тут уж никто удержаться не смог – хохотали как сумасшедшие…

– А раненый сибиряк? – улыбнулся Андрей, представив себе картинку. – Раненый-то что?

– Так хохотал вместе с нами, кривясь при этом от боли. И операцию перенес геройски…

– Ты хитрая, Дашка! – Андрей продолжал улыбаться. – Я ведь знаю, зачем ты мне это рассказала! Чтобы от грустных дум отвлечь.