Даша Светлова

Муж позорно провинившейся культпропши, видя, что отсекр отвлекся, потихоньку скрылся. Я пыталась отказываться, но отсекр произнес магическое «в порядке партийной дисциплины», и я сдалась.

Не помню уж подробно, о чем я тогда докладывала, но помню, что после доклада, за кулисами подмостков, с которых я развивала скороспелые свои тезисы, какой-то незнакомец — высокий и смуглый — сказал мне, дружески улыбаясь:

— Дорогой товарищ, позвольте вам сделать два замечания, Во-первых, вы неприлично красивы для докладчика, во-вторых, вы сделали скверный доклад.

Я оглядела незнакомца с гордым презрением и, бросив на ходу: «Закройтесь, товарищ», — прошла мимо.

Он посмотрел мне вслед и засмеялся.

В тот же день я увидела его снова.

Председатель объявил:

— Слово имеет товарищ Вашинцев.

Я не обратила на это особого внимания: и, помню, продолжала что-то записывать в блокнот. Только услышав голос оратора, я подняла голову.

Это был он.

Выступление его не доставило мне большого удовольствия, так как говорил он, между прочим, не совсем приятные для меня вещи. Во вступительной части я не фигурировала. Речь шла об общих вопросах хозяйства и культуры, но потом Вашинцев перешел к нашей местной практике, и тут он меня, походя, так оттрепал, что у меня дух захватило и, конечно, не от сознания своей невежественности, а от возмущения.

Я, конечно, выступила после него — формально для фактической справки, а на самом деле просто из задора. Говорила я в тоне довольно высокомерном, сообщила, что «хотя мы в университетах не обучались» и что хотя доклад должна была делать не я, а другой, а я только «в порядке партийной дисциплины» и так далее, но все же… Дальше следовало несколько заносчивых и, как я сейчас понимаю, мало убедительных выпадов по адресу Вашинцева, после чего я села на место, убежденная, что враг мой смят и уничтожен.

Кто-то из моих соседей встретил меня довольно ядовитым замечанием. Я оглянулась и увидела, что большинство окружающих меня товарищей не разделяют ни моего торжества, ни моей заносчивости. Вместо того, чтобы с меня сбить спесь, это, по странному противоречию, удвоило мою упрямую гордость.

В перерыве Вашинцев, оказавшийся вновь назначенным на нашу фабрику директором, подошел ко мне и сказал очень мягко и серьезно:

— Напрасно ты кичишься, товарищ Светлова, тем, что не кончила университета. Это не может составить предмет гордости — и уже ни в коем случае не следует козырять своим невежеством. Это плохо вообще для всякого, а для коммуниста вдвойне. А выступление твое было еще хуже доклада…

И он по пунктам перечислил мне, почему было плохо мое выступление. Он не глядел на меня, говорил негромко и медленно, повторяя иногда по нескольку раз одно и то же, добиваясь всё большей и большей ясности. Это было похоже на урок, но какой-то очень человеческий и необидный. Он как бы с тревогой говорил обо всем этом, и я почувствовала, как что-то дрогнуло во мне и заколебалось. Повидимому, в эту именно минуту всегдашняя моя самоуверенность дала первую благодетельную трещину. Я смотрела на сухую крепкую щеку Вашинцева, стоявшего ко мне несколько боком, и удивилась его смуглости. Потом я перестала видеть его щеку, и во мне, как внезапная отрыжка, поднялась давешняя гордая самоуверенность.

— Я еще покрою тебя в заключительном слове, товарищ Вашинцев, — сказала я, застегивая свою полумужского покроя курточку из чортовой кожи, и пошла прочь.

К удивлению своему, я не смогла покрыть его в заключительном слове и, как сейчас догадываюсь, по весьма простой причине: Вашинцев был, конечно, кругом прав.

Я не нашла никакого сочувствия у делегатов конференции, и мне пришлось утешаться, уже при возвращении домой, сочувствием случайного попутчика. Это был наш активист Сергачев. Он решительно стал на мою сторону и вообще рекомендовал не очень-то доверять интеллигенции.

Мы с ним дали порядочного крюка возвращаясь с конференции, и все время держали речь о высокопринципиальных вопросах. Я как-то почувствовала себя тверже, как бы укрепилась в пошатнувшейся своей гордости.

«Толковый товарищ», — подумала я, прощаясь с Сергачевым и крепко тряхнув ему руку.

Вашинцева после конференции я долго не видела, но Сергачева встречала каждодневно. Да его трудно было не встретить. Он был вездесущ и, погоняемый чудовищным количеством нагрузок, носился из одной фабричной организации в другую, с одного заседания на другое. Он всегда спешил. Портфель его был битком набит инструкциями, планами и всякими резолюциями. Он ел на ходу, говорил всегда категорически, в комнате своей не бывал по трое суток, — словом, был для меня образцом самозабвенного работника. Особенное уважение питала я к глубокой его серьезности. О чем бы он ни говорил — о МОПРе, о погоде, о профсоюзных взносах — он всегда был крайне принципиален, горяч и серьезен. Я была тоже в ту пору крайне серьезна. Мы подолгу и страстно говорили с Сергачевым о будущем, о перспективах восстановления хозяйства, о плане ГОЭЛРО и других проблемах. Никаких личных тем, сколько я помню, мы почти не касались.