Дашкова

В июле 1783 г. Екатерина Романовна инициировала строительство нового корпуса Академии на Стрелке Васильевского острова, между Кунсткамерой и зданием Двенадцати коллегий. Академия наук должна была представлять из себя тринадцатую. Это вполне соответствовало представлению о посте директора как о министерском. Позднее Бентам скажет о Дашковой как о «министре императрицы по ученым делам, которому иногда есть много что сказать»{867}. Княгиня предполагала, что это здание обойдется в 90 тыс. – 72 тыс. выдаст казна, а 18 тыс. само учреждение. Императрица согласилась и даже предложила одного из своих любимых архитекторов – Джакомо Кваренги. Правда, распределение средств стало иным: 65 тыс. дала казна, а 25 тыс. были взяты из «экономических» денег. Не поладила мадам директор и с зодчим. Она по своему обыкновению решила вмешаться в проект и украсить строгое классическое здание окнами «венецианского типа». Кваренги взбунтовался. «Если постройка должна быть закончена согласно утвержденному проекту, то это один разговор, – писал он в марте 1786 г. – Если же проект должен быть изменен согласно Вашим идеям, то в таком случаен, я не буду далее руководить постройкой»{868}.

Погасить конфликт не удалось. Строительство и отделка продолжались до середины 1790-х гг. под неусыпным контролем самой княгини. Она каждый день, а иногда дважды, бывала на работах, сама поднималась на крышу, строго следила за расходом материалов. «Когда она… карабкалась по лесам, ее можно было принять скорее за переодетого мужчину, чем за женщину, – вспоминал о своих детских впечатлениях Ф.Ф. Шуберт, сын немецкого астронома Ф.И. Шуберта, посещавшего нашу героиню на стройке. – Что она, естественно, все знала лучше, чем другие, само собой разумеется!»{869}

Здание получилось красивым, но несколько эклектичным. Однако в этой истории примечательно другое: княгиня отнеслась к возведению корпуса Академии так же, как к собственному дому. В Москве она не поладила с В.И. Баженовым. «Моя сестра, которая думала, что имеет прекрасный вкус, – с сарказмом замечал Семен Воронцов, – вела себя очень странно и принуждала архитектора Баженова, навязывая ему свои идеи и не заботясь о том, соответствуют ли они замыслу»{870}. Результатом опять стал конфликт, хотя дом получился великолепным.

Марта Уилмот писала, что княгиня сама и каменщик, и животновод, и хирург. Прокладывает дорожки, поправляет священника, учит мужиков класть раствор. «Она начала с четырьмя-пятью рабочими, а закончила, заставив работать всех, – доносил Александру Воронцову его друг Лафермьер, о создании ландшафтного сада в имении Андреевское. – Она сама – главный работник и не терпит, чтобы кто-нибудь был праздным зрителем»{871}.

Этими строками принято восхищаться. Но фанатичная приверженность к труду вкупе с желанием «заставить работать всех» – не свидетельство здоровой психики. Такие поступки давали пищу для сплетен, будто бы княгиня в своем селе Кирианово не сажает гостей за стол до тех пор, пока те не положат ряд кирпичей в строящейся колокольне, и принуждает трудиться на себя чужих слуг и лошадей{872}. Возможно, кто-то в охотку и помахал мастерком. Возможно, чьего-то кучера и попросили помочь перекидать мешки с песком. Нет дыма без огня. Но в рассказах о княгине он так густ, точно палят сырые дрова!

При строительстве Академии Дашкова лично «карабкалась по лесам» и бранилась за лишнее ведро известки. Новому дому должны были соответствовать и новые дела. На заседании 3 июля 1783 г. она обратилась к Конференции с предложением, чтобы академики начали чтение публичных лекций «не только для студентов и гимназических учеников, но и для всех посторонних слушателей». Лекции должны были читаться на русском, благодаря чему, по мысли княгини, «науки перенесутся на наш язык и просвещение распространится». В апреле следующего года, по указу императрицы, в банк были переведены 30 тыс. рублей из «экономических» сумм. На проценты (1500 руб.) производились выплаты четырем профессорам-лекторам (по 375 руб.) «сверх жалования». Чтение началось в 1785 г. и проводилось ежегодно с мая по сентябрь по два часа два раза в неделю.