Дашкова

Впрочем, последние не всегда могли защитить новую монархиню. Императрица описала пьяный переполох, случился уже по возвращении в столицу: «В полночь в мою комнату вошел капитан Пассек, разбудил меня и сказал: – Наши люди страшно перепились… гвардейцы, взяв оружие, явились сюда, чтобы выяснить, здоровы ли Вы. Они заявляют, что уже три часа Вас не видели…

Я села с двумя офицерами в карету и поехала к войскам. Я чувствую себя хорошо, сказала я им, и прошу их идти спать и дать мне тоже отдохнуть… После этого они пожелали мне доброй ночи… и удалились кроткие, как ягнята»{298}.

В этом рассказе есть нечто общее с историей Дашковой, уговорившей солдат вылить венгерское вино. Героиня – в одном случае княгиня, в другом императрица – простыми словами увещевают пьяных гвардейцев разойтись. Солдаты же, минуту назад отказывавшиеся слушать своих командиров, становятся «кроткими, как ягнята», и повинуются храбрым женщинам из одной «привязанности и доверия».

Мы видим, как подругам становилось тесно в рамках одних и тех же сюжетных ходов, поскольку они претендовали на одну и ту же роль. Стремясь в момент идеальной дружбы к слиянию душ, героини переворота стали в реальной жизни жертвами слияния действий. Отделить себя, в первую очередь, было необходимо для монархини. И в знаменитом письме Понятовскому она буквально выдавила княгиню за рамки событий. Образ, созданный Екатериной II, оказался настолько убедительным, что Фридрих Великий назвал Дашкову «мухой», примостившейся на повозке и воображающей, будто она погоняет лошадь. Так ли он не прав?

В столице

Возвращение в Петербург было для нашей героини нерадостным, хотя толпы вокруг кареты ликовали. Но в счастливом мареве второго дня, на ясное небо уже набегали облака. Императрица начинала чувствовать себя неуютно рядом с раздражительной, готовой перейти от обожания к выговорам подругой. При любых обстоятельствах Екатерине II нужен был мир среди сторонников. Иначе не удалось бы удержать власть.

А княгиня вносила разлад. Эпитет «сварливый», которым императрица часто награждала подругу, происходит от слова «свара» – склока, ссора. Юная Эрида, богиня раздора, накаляла обстановку на русском олимпе. И самое обидное, сознавала себя в праве предъявлять претензии. А Екатерина II при всем блеске нынешнего положения должна была уступать. И не только ради мира. Императрица чувствовала себя обязанной. Это ощущение, вполне терпимое со спокойными людьми, при взрывном характере Дашковой становилось непереносимым.

Какими бы непреодолимыми ни казались противоречия между Паниным и Орловыми, внешне обе стороны демонстрировали согласие. Только Дашкова позволяла себе открыто пылить. Устраивать сцены и сценки.

По прибытии в столицу она испросила разрешения пересесть в дорожную карету императрицы и в этом экипаже отправилась к родным. Знаковый жест. В гвардейской форме юная заговорщица навещала семью – сторонников свергнутого государя – и ехала в повозке августейшей подруги. Ярче подчеркнуть свое новое положение она не могла. Недаром дядя-канцлер, к которому Дашкова прибыла первым, «начал философствовать на счет “дружбы государей”, которая вообще не отличается стойкостью и искренностью, уверяя, что он лично в том убедился, т. к. чистота его намерений и взглядов не спасла его от ядовитых стрел интриг и зависти в царствование императрицы… которая многим была ему обязана».

Либо пожилой вельможа прозревал будущее, либо Екатерина Романовна вложила в его уста описание своей жизни так, как она ее видела на склоне лет. В одном из вариантов «Записок» подчеркнуто: «Мечты мои относительно царской дружбы почти исчезли». Показывая, что в своей судьбе она до известной степени повторила судьбу дяди, княгиня вновь, теперь уже стилистически, настаивала на его политических прерогативах. Неудивительно, что позднее многие современники и потомки, как строку из псалма, повторяли: ее место было во главе государства. И единственное, что этому помешало – переменчивость царского сердца.

Миф сложился. О его коррелятах с реальностью говорить не приходится.

Посетив дядю, княгиня отправилась к отцу. И тут произошла сцена, которая должна была показать Дашковой ее реальное место – подруги государыни, но уж никак не командира гвардейцев. Роман Илларионович как отец фаворитки и очень влиятельное лицо прежнего царствования был взят под стражу. А когда в его доме оказалась Елизавета Воронцова, разлученная с Петром III, караул только усилили. Княгиня попыталась уверить читателей, что никакого ареста не было: императрица послала солдат охранять царедворца от пьяных товарищей. А их начальник вообразил, будто должен содержать хозяина как «государственного преступника».