Дашкова

Если бы Екатерина Романовна, «удовлетворилась скромной долей авторитета» и осталась в свите, для нее как для писателя и журналиста открылись бы более благоприятные условия. Вокруг молодой императрицы сложилась творческая атмосфера: ее кабинет занимался не только сугубо государственными делами: статс-секретари постоянно переводили, сочиняли, редактировали. Правились статьи и пьесы монархини, создавались собственные философские и публицистические произведения. Среди 16 статс-секретарей, известных за все царствование, трудно назвать не писавшего. А в первые годы здесь работали такие заметные авторы, как Г.Н. Теплов, И.П. Елагин, Г.В. Козицкий, С.М. Козьмин, А.В. Олсуфьев{502}.

В их кругу Дашкова не потерялась бы. Но тонкий слой нарождавшейся чиновной интеллигенции был сервилен по отношению к государыне. А княгиня предпочитала говорить «о собственной славе». Для такой свободы самовыражения в России в тот момент не было ни самостоятельных издательств, ни прессы, хоть в малой степени отделенной от правительства, ни литературно-политических салонов. Отказываясь действовать вместе с императрицей, человек, даже высокородный и состоятельный, падал в пустоту. В небытие. Выбираться оттуда княгине предстояло самой.

Это было тем более трудно, что Екатерина Романовна чувствовала себя покинутой. Неясно, когда именно из Москвы уехал супруг нашей героини. По ее словам, он сначала отправился в Петербург, а затем в Дерпт, причем произошло это в июле – т. е. Михаил Иванович никак не мог отбыть вместе с двором. Однако в донесении Бекингемшира от 28 июня (день торжественного въезда Екатерины II в столицу) сказано: «Княгиня д’Ашков… получила приказ следовать за мужем в Ригу, где квартирует его полк»{503}. Таким образом, в конце месяца Михаил Иванович находился уже в Риге, а значит – выехал из Первопрестольной либо одновременно с царским поездом, либо вскоре после него. Что свидетельствовало о желании поскорее загладить неудовольствие императрицы. Дашковой было неловко писать в мемуарах, что супруг покинул ее, больную и разбитую параличом, исполняя приказ государыни-обидчицы.

Между тем князю было чего опасаться. По неписаным правилам прежних царствований, опала жены ставила и его под удар. Следует согласиться с точкой зрения, что отправка Михаила Ивановича вместо столицы в полк соответствовала наказанию ряда заговорщиков: удалению от двора под видом важного поручения{504}.

Так или иначе, но Дашков направился в Ригу. А вот последовала ли за ним жена? Из мемуаров явствует, что нет. Прусский министр граф Сольмс сообщал 29 июля в Берлин: «О княгине Дашковой мне известно, что она уехала из Москвы в свои поместья. Говорят, что императрица велела ей предложить отправиться туда. Полагали, что она проедет к своему мужу в Лифляндию, где собственно и расположены в гарнизонах войска, но до сих пор я не слышал, что она туда отправилась»{505}.

Даже если приказ выехать из Первопрестольной вслед за мужем был отдан, княгиня проигнорировала его. Она сочла достаточным удалиться в деревню Михалково. Могла ли Екатерина II отдать распоряжение о высылке подруги 28 июня – в годовщину переворота? Такой шаг в глазах исследователей выглядит чудовищной неблагодарностью{506}. Но, строго говоря, тот факт, что письмо Бекенгемшира датировано названным числом, вовсе не значит, будто требование прозвучало тогда же. Почему не раньше, еще в Москве?

«Могущественное вспоможение»

Вместо того чтобы спешить в Ригу, княгиня принимала холодные ванны. Такое поведение свидетельствовало об уверенности: ее не тронут. Что любопытно на фоне недавнего страха. Но Екатерина Романовна была человеком крайностей: при приближении угрозы пугалась, а стоило опасности отодвинуться, вспоминала свое высокое положение, права дружбы, начинала бравировать опалой.

Тем временем Никита Иванович прилагал серьезные усилия, чтобы вернуть племянницу в Петербург. «У нее было мало друзей, – замечал Сольмс в том же июльском донесении. – И только граф Панин был все еще на ее стороне». Наконец, в ноябре императрица дала разрешение приехать. Не значит – вернуться ко двору! Обратим внимание на эту тонкость. До 25 апреля 1764 г. княгиня не будет упомянута в Камер-фурьерском журнале.

Сама Екатерина Романовна писала, что вернулась в столицу в декабре. Называют и другую дату – 25 ноября. Письмо Бекингемшира от 9 декабря (28 ноября) близко именно к этому числу. «Сюда прибыла княгиня д’ Ашков; господин Панин, который обещал пообедать со мной в прошлый вторник, извинился, что не может, поскольку, как я позже узнал, хотел быть с ней; потребуется все его хладнокровие и авторитет, чтобы удержать ее деятельный дух в терпимом состоянии спокойствия, я жду с некоторым нетерпением, как ее примут»{507}.