Дать негру

Они хотели поскорее завести ребенка, интуитивно видя решение многих психологических проблем в появлении общего «киндера» — по их уже общей шутливой терминологии, которая, определенным образом, сглаживала шероховатости отношений первых месяцев совместной жизни, переводя «задоринки» в дурачество и смех.

Олег хотел непременно сына, как, наверное, и всякий мужчина, который желает воплощения несбывшегося в том, которое ошибочно предполагается чуть ли не как второе Я. Причем, имя предполагалось славянское, для того, чтобы благодать его была понятна носителю без всякого перевода, и постоянно воспитывала и возвышала, как и должно имени.

Это было, конечно, самое простое и самое верное решение проблемы.

Не получалось. Врачи стали говорить о перемене климата.

Но вдруг стала меняться страна, страдая от аритмии, как и его социальное и человеческое «я», — и стала стремительно падать его былая уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне.

Олег впервые понял, и далее возвращался к этой мысли постоянно, что ему достался готовый драгоценный камень, с огранкой: он не добыл сокровище — оно досталось ему находкой, вернее — несправедливым, случайным наследством.

И он с обостренной болью заподозрил, что она, его спутница, с первого дня совместной жизни, — а как иначе? — оценивала и сравнивала свое «до» и свое «после», совершенно не стараясь избавиться от этого порока памяти, источника возможного предательства.

И все больше чудилось, что несостоявшийся Том Сойер, без вариантов, на всех весах проигрывал Туру Хейердалу. Не тот запал, не та решимость, не то воплощение. Словом — не тот полёт!

А если это так, то не было ли ее согласие жить вместе — обманом, иудиным поцелуем, «предательством наперед», или проявлением жалости, что еще хуже?

Однажды он высказал свои подозрения, на что она ответила: людей вообще невозможно сравнивать — Он не повторит тебя, хотя бы потому, что Его уже нет, а ты не повторишь Его, хотя бы потому, что тебе в таком случае нужно начинать… с Байкала!

И рассмеялась примирительно.

Да, говорила примирительно и, на словах — уравнительно, но все же ударением выделяла Его! Предательский акцент? — «Он, Его, Им!..»

И тот байкальский камень («стоун», «рок» — ее шутливые названия, которые резали ухо, вызывая мрачные ассоциации) — так и стоял в шкафу, среди книг, — как та чертова скала, навеки застрявшая в багажнике Ангары.

Почему затаённо, среди книг («буков», черт подери!), а не на виду?!..

Гнал от себя дурацкую ревность. Умом понимал: путано ответила, неточно, не то, что хотела сказать, — не обманывая, а единственно по причине того, что «мысль изреченная есть ложь».

Но запало так, как было ею сказано и им переведено.

И — как навязчивая тревога, природу которой понимаешь и даже высмеиваешь, но — не избавиться!

— Так этот поезд до Иркутска-то ведь не доходит! — Люксембург прищурилась. — Пересадку придется делать.

Олег пожал плечами:

— Сделаю! В Екатеринбурге.

Магнит

К ночи все, кроме Олега, быстро уснули. Он смотрел то в оконный створ, не прикрытый занавеской, оставив узкую щелку для воздуха. Иногда мелькали оконные огни чахлых поселений, слабо освещенные шлагбаумы, тренькали акустические извещатели. Но по большей части поезд шел в темени, и тогда Олег по запаху пытался угадать изменение окружающего мира: воды, полей, густоту леса, близость жилья.

Эйнштейн спал, отвернувшись, калачиком, как мальчик, уставший притворяться большим. Люксембург, в пёстром халате, похрапывала и часто ворочалась. Жизель лежала с закинутыми за голову, как будто с устремлением вверх руками, выкинув здоровую ногу, голую и красивую, из-под жаркого одеяла. Упоминание о балете сделало свое дело. Теперь Олег видел ее летящей в воздушной пачке, не желающей приземляться или не знающей, куда, в какие руки упасть.

Вдруг девушка застонала, медленно опустив ладони к промежности, повернулась на бок и сжалась. Застонала громче. Почти закричала.

Кряхтя, слезла с полки Люксембург:

— Ты чего, Жизелька?

Женщины пошептались.

— Тяжелый случай, — вполголоса проговорила Люксембург.

— Чем-то помочь? — спросил Олег. — Может, врача поискать или таблетку у проводницы?

Жизель продолжала постанывать, значит, боль была нестерпимой. Невозможно было заподозрить эту сильную, насмешливую девчонку в притворстве, в страданиях напоказ.

Люксембург поманила Олега пальцем и кивнула на дверь. Они вышли. В пустом коридоре, держась за поручни у окна, женщина заговорила вполголоса:

— У нее это перед регулами, за пару дней до. Непреодолимая боль. Такое не редкость. Говорит, что в связи со стрессом, с дорогой, в этом месяце началось раньше.

— А что можно сделать? — Олег был обескуражен. — Обезболивающее что-нибудь?