Дата собственной смерти. Все девушки любят бриллианты

Она опустила чемодан и сумки на мол. Сердце колотилось – не столько от тяжести, сколько от волнения.

Таня открыла сумку и достала нож и фонарик. Ей казалось, что делает она все рассудительно и не спеша. Но сторонний наблюдатель отметил бы лихорадочную стремительность ее движений. Но не было стороннего наблюдателя. Таня еще раз осмотрелась. Никого не было.

Она разрезала гнилые веревки на чемодане. Ну?..

Замочки легко подались.

Таня распахнула крышку и посветила внутрь фонариком.

* * *

– Чего она там делает?

– Топиться будет.

– Не уйдет?

– Ты тупой, что ли, Мрамор? Куда она с мола уйдет?

– А я знаю?..

– Не, ну ты совсем дурак! Че, у нее там акваланг в сумке?.. Или к ней подлодку пошлют?

– А кто ее знает, на кого она работает…

– На ЦРУ!.. На Моссад!.. На этот, как его, Интеллиджент сервис!.. Никита-два, блин!.. – Куцего бесила тупость напарника. – Ты че, не сечешь: она же «лох»!..

– Какая же она «лох»? Она же баба.

Куцый еще пуще разозлился, когда соратник проявил неожиданное остроумие. Он на мгновение задумался: а как будет «лох» в женском роде?

– Она не «лох». Она – «лахудра»! – И он зашелся в хохоте, довольный собственным остроумием.

* * *

Таня достала из старинного чемодана большой, тугой, завернутый в бумагу и завязанный веревками рулон. Тяжелый. Что это – картины? Тогда это – потом… Она отложила рулон и взяла объемистый пакет, также обвернутый бумагой и перепоясанный бечевками. Приподняла его. Он был тяжел.

С него и начнем. Таня взрезала веревки. Потом, не жалея, разорвала бумагу. Посветила фонариком.

Значит, действительно правда…

В луче фонаря матово переливалось золото. Вспыхивали острые лучи драгоценных камней. Блистало изумительной красоты драгоценное яйцо.

* * *

Позвонил Рустам. Куцый схватил трубку как ошпаренный, не успев отключить громкую связь.

– Ну?

– Она на молу.

– Что делает?

– А я знаю?! Не видно же…

– Мудак! – вздохнул Рустам и швырнул трубку.

Мрамор с тайным злорадством слушал, как его напарника унижает по телефону более сильный господин.

* * *

Валера положил трубку, только когда у Таниного телефона окончательно сели батарейки. Он сумел дать ей все – кажется, все? – инструкции. Напоследок сказал, что все будет хорошо, чтобы она не волновалась, что он ее очень-очень любит… Сказал… Да что слова! Ему надо было быть с ней!

Ох, старый я, толстый дурак!..

Ходасевич сразу же набрал другой номер.

Полковника Козьмина дома не оказалось. Жена с видимым неудовольствием сказала, чтобы ему звонили на работу, и бросила трубку.

Отдуваясь и прикуривая пятидесятую за день сигарету, Валерий Петрович позвонил Козьмину на службу.

Телефон Козьмина не отвечал.

* * *

«Приглашаем южнороссийцев и гостей нашего города совершить увлекательную морскую прогулку, полюбоваться ночным морем, удивительными видами города…» – доносилось от морвокзала.

Таня сидела на холодном камне волнолома и тупо смотрела на содержимое пакета.

Значит, все правда? Она богата?

И что дальше?

Таня взрезала длинный, туго свернутый рулон. Развернула оберточную бумагу.

Там были переложенные плотной бумагой холсты. Подсвечивая фонариком, Таня просмотрела их.

Какие-то разноцветные прямоугольники, треугольники, круги…

Таня не была знатоком живописи. Да и фонарик светил тускло. Но хаживала она в картинные галереи, хаживала, да и было у нее обостренное чутье настоящего – в жизни ли, в искусстве ли… Поэтому даже ее скромных искусствоведческих знаний и блеклого света карманного фонаря было довольно, чтобы понять – нет, не понять, скорее почувствовать: это настоящие шедевры. Вот Малевич. Еще Малевич. Это, похоже, Кандинский. Это – Ларионов, что ли? Или Кончаловский? А вот, по-моему, Пастернак… Холстов было не меньше пятнадцати. Неужто в самом деле подлинники? Это же целое состояние!

Таня, уже в азарте, взрезала следующий пакет. Книги. Отпечатаны на плохой бумаге со щепками. Сверху лежал «Садок судей». На обложке – футуристический рисунок. Тоже недешевые вещицы… Дальше!

Таня вскрыла следующий пакет.

Перевязанные ниткой, лежали несколько пачек долларов. Зеленые, довольно ветхие стодолларовые купюры…

Доллары?

Обмирая от странного предчувствия, не понимая, что происходит, Татьяна открыла последний, самый объемистый сверток.

Там опять были деньги. Пачки денег. Они были большие, аккуратно перехваченные резинками. В свете фонарика желтела бумага. Вычурные цифры гласили: «сто рублей». А на каждой банкноте замер мраморный Ленин.

* * *

На таможне сегодня опять дежурил рыжий Илюха. «Убила бы гада!» – злобно подумала Зойка. Илюха со своими отвратительными веснушками и повадками деревенского мента вызывал у нее дикое отвращение. Гнида, заморыш, потаскун несчастный! Взять бы твое это… естество да и скормить моему Анхелю! (Анхелем звали Зоиного ротвейлера.)

Илюха давно уже прикапывался к ней. Каждый рейс жарко дышал в ухо: «А несогласных – можем того… и обшмонать…»

Знает же, гад, что у нее, как и у многих других, куча долларов без декларации. Только стоит у него не на всех – ее выбрал, Зою…

– Вот говно! – пробормотала она вполголоса.

– Простите, это вы не мне? – поинтересовалась стоявшая рядом девушка.