Дата Туташхиа

Мне приходится повторить кое-что из уже сказанного. Досье Даты Туташхиа, на протяжении многих лет пребывания его в абрагах, содержало целую клавиатуру преступлений и приемов их совершения. Здесь и речи не могло идти о том, чтобы извлечь одно характерное качество, каким отмечены все его преступления. И еще труднее было установить, какое из преступлений совершил Туташхиа, а какое — другие. Следовательно, психические особенности Даты Туташхиа оставались непостижимы, а без этого попасть в наши руки абраг мог лишь благодаря слепому случаю.

Человек, лишенный возможности воспользоваться каким-нибудь средством для осуществления своих целей, похож на калеку, который, скажем, однорук и все свои неудачи объясняет именно этим: не будь я однорук, я бы мог догнать зайца. В таком именно положении пребывал я в течение нескольких лет, пока совершенно неожиданно не выяснилось, что мой подчиненный Мушни Зарандиа воспитывался вместе с Датой Туташхиа в одной и той же семье, в одних условиях, они жили вместе много лет и, стало быть, имели между собой много общего.

Как ни противоречит это профессии жандарма, но, приступая к изучению интересующего нас лица, я исходил раньше всего из своего первого впечатления от него, а не из выводов, полученных путем анализа фактов. Я всегда придавал первейшее значение личным достоинствам человека во всех областях деятельности. Не делал я исключения и для себя, всегда принимая в расчет особенности собственной личности. Что впечатление, полученное от первой встречи с человеком, — утверждаю смело — никогда меня не подводило и что способность эта никогда мне не изменяла, я считаю огромнейшим своим преимуществом. Это преимущество я использовал и сейчас, опустив анализ фактов, собранных другими, что диктовалось нашей обычной практикой, и дав волю собственной интуиции. Я составил полный список преступлений, приписываемых Дате Туташхиа, обратился к тому образу положительной личности Мушни Зарандиа, который сложился в моем воображении при первой встрече с ним, и, подчиняясь лишь собственной интуиции, вычеркнул те из внесенных в список преступлений, совершение которых мое чутье не могло связать с Мушни Зарандиа, заменявшим мне Дату Туташхиа. Перечтя после этого свой список, я был потрясен, ибо обнаружил, что питаю симпатию к Дате Туташхиа, то есть сочувствую уголовному преступнику, который много лет причинял столько неприятностей нашему ведомству, а следовательно, и мне самому. Метод методом, но передо мной лежал список преступлений абрага Туташхиа, которые в этом опыте я должен был принять как основание для последующего исследования. Я говорю «в этом опыте», так как тот же метод включает в себя и другой опыт, который нельзя забывать: мне предстояло считаться и с отрицательными сторонами личности Мушни Зарандиа, и действовать сообразно им. Однако пока мы займемся содержанием первого опыта.

Напомню: своеобразие метода заключается в том, что свойства знакомого мы предполагаем в незнакомом. Ведь условный список преступлений Туташхиа тоже был получен этим путем. Затем должно было найти ответ на вопрос о качестве действия. Скажу в пояснение: в парижский период моей молодости я был дружен с одним восточным аристократом. Он был рожден в морганатическом браке: его мать танцевала и пела в ночных кабаре Парижа, отец был наследником престола. Принц любил искусство и весьма своеобразно судил о нем, строго и страстно отличая артистизм от заурядности. Если речь заходила о рассказе или романе, он называл его либо писаниной, либо произведением. Если он останавливался перед полотном или изваянием, то оно было для него или поделкой, или творением. Когда видел танцовщицу, то говорил — «эта пляшет». Или — «она парит». Первое он считал следствием выучки, навыка, профессиональной зубрежки. Второе — плодом катарсиса. Соответственно литераторов, артистов, художников он разделял на две группы: плебеев и аристократов. Но и всех других людей он воспринимал точно так же. Он не придавал никакого значения происхождению и генеалогии и приписывал каждого к той или иной группе в зависимости от его отношения к своему делу, ремеслу, занятию. Для него аристократом был лишь тот, кто своим ежедневным делом занимался деятельно и вдохновенно, как творец.

Конечно, точка зрения моего принца была слишком радикальна, но я находил в ней немало от истины. У меня были сотни подчиненных, но самым пунктуальным, усердным, исполнительным я предпочитал обладающих воображением, фантазией, пылко увлеченных своей должностью и, возможно, даже своевольных. От таких можно ожидать и провала дела, но сами действия их всегда прекрасны и сулят в будущем успех. Да, да будущее за ними, так как эти люди обогащают человеческий опыт, утверждают профессионализм, превращают свою службу в служение, отмеченное свободным творчеством.