Дата Туташхиа

— Такие, как ты, Чониа, всегда готовы других ядом обмазать, — вступился Варамиа, — Квишиладзе поделился с нами мукой — плохо ли это? Нет, всегда найдутся охотники замарать, испоганить доброе дело. Раз завелась у тебя дурная мыслишка, гони ее от себя. А ты не только что подумать, ты и наговоришь дурного в лицо.

— Полно ссориться из-за пустяков, — остановил их Кучулориа, — на два дня нам хватит, а там придет жена Квишиладзе… как жену-то твою звать, Квишиладзе?

— Она ему не жена, — с удовольствием вставил Чониа. — Звать ее Цуца, и жена она чужая, Квишиладзе мне сам сказал.

В палате замолчали. Часто-часто моргая, Кучулориа переводил взгляд с Чониа на Квишиладзе. Не скрою, разговор их меня уже заинтриговал, и я прислушивался из-за шторы все внимательней.

Чониа собрал у всех посуду, поделил гоми, сыра не осталось ни кусочка. Они глотали пустое гоми и молчали.

— Так, значит, Цуца эта тебе не жена, — заговорил, наконец, Кучулориа, — чья же она жена?

Квишиладзе облизнул пальцы и сказал — Была за Спиридоном Сиоридзе. Он пропал, не знаю где. Может, и в живых уже нет. А жениться я на Цуце не могу, пока не узнаю, жив он или нет. И священник говорит, пока точно не разузнаешь, жениться нельзя, а узнаешь, тогда уж можно.

— Ну, ладно, а Спиридону Сиоридзе, или как там его еще, с чего бы ему пропасть, а? — спросил Кучулориа.

— Да пропади они все пропадом, все бабье племя, извести бы их, нынешних, всех до единой, — забарабанил вдруг Чониа, — поедом, небось, ела своего Сиоридзе полюбовница нашего разлюбезного Квишиладзе. Терпеть, видно, мочи не стало, бедняга и подался, куда глаза глядят.

— Не любовница мне Цуца — жена, только мужем своим назвать меня не хочет. «Не могу, говорит, пока перед богом и людьми я тебе не жена».

— Если она другому жена, как же она твоей стала? — спросил Чониа.

— Расскажи, а… Послушать бы про этого Спиридона Сиоридзе, что за история? — попросил Кучулориа.

— Так и быть. Доем и расскажу, — подумав немного, согласился Квишиладзе.

Все приготовились слушать. Чониа быстро собрал Посуду, сложил ее в котел и уселся на табуретке — весь внимание.

Квишиладзе кончил наконец жевать, еще раз об» лизнул пальцы, сунул под спину подушку, обвел глазами палату и сказал:

— Видит бог, не знаю, что и рассказывать. Три года тому назад Спиридон Сиоридзе взял и пропал. Вот и весь сказ.

Все ждали услышать длинную историю и теперь растерянно глядели на Квишиладзе.

— Вот так взял и пропал? И больше ничего? — заговорил Кучулориа.

Квишиладзе кивнул.

— Была, наверное, причина. Ни с того, ни с сего, взять да пропасть — кому это в голову придет? — сказал Чониа.

— Была, наверное, как не быть! — согласился Квишиладзе.

— Ну, куда хоть поначалу отправился, не говорил? — спросил Варамиа.

— Ничего не сказал, совсем ничего.

— Видно, такой человек, жди — не жди, ничего не скажет, — предположил Кучулориа.

— Это почему же?! — удивился Чониа.

Кучулориа задумчиво почесал в затылке.

— Человек, который возьмет да уйдет, провалится невесть куда и перед уходом слова не скажет, куда собрался… такой разве будет перед уходом языком чесать, куда да зачем иду? Нет, не скажет!

— И чего он только мелет? Уши вянут слушать, — возмутился Чониа. — Чтоб у такого здоровенного мужика да такие мозги куриные. Мать ты моя, чего он здесь накудахтал!.. Ну и что дальше было? Объявился он хоть раз или нет?

— Нет, не объявлялся. Говорю, пропал. Может, его и в живых нет, не знаю.

— И что же, эта беридзевская баба, ну Цуца твоя — что ж она, так ничего и не знает про своего мужа, про этого Спиридона Сиоридзе? — не поверил Чониа.

— Никакая она не Беридзе, а Догонадзе, но порядок есть порядок, и пишется она по мужу. Про Спиридона ничего она не знает. Сказала бы мне, если б знала. Что Цуца? Деревня наша Квеши какая большая, а что со Спиридоном Сиоридзе — ни один не скажет.

И опять стало тихо. Посидели, помолчали и вдруг как загалдят… Так дней пять и шумели, и все про Спиридона Сиоридзе, кто да что. Обо всем расспросили, все разузнали, даже во что обувался, и любил ли поесть, и что из еды-питья предпочитал — все выяснили. А вот зачем и куда пропал — в этом к согласию никак не могли прийти. Этот Спиридон Сиоридзе уже поперек горла у меня стоял, меня мутить начинало только от одного его имени. Я уже хотел было строго-настрого эти разговоры прекратить, но Чониа меня опередил. Соскочил он с кровати, схватил полено, да как заорет:

— Если какая сука еще раз это имя протявкает… полено видите? Голову размозжу.

Все замолчали и больше про Спиридона Сиоридзе — ни слова, а то, ей-богу, я бы с ума съехал.

Все это, как я вам уже говорил, случилось позже, на пятый или шестой день, а до этого вот как все было. Квишиладзевскую муку, и правда, съели за два дня. На третий день все — кто как исхитрился — прилипли к окнам, но ни к одному из них не пришли. Вечером, уже в темноте, меня подстерег на балконе Чониа и попросил конверт: напишу, сказал, семье, пусть навестят, а то с голоду подохну. Я зашел в комнату дяди, где лежали мои вещи, и принес Чониа конверт, бумагу, перо, чернила. Он тут же сел писать.