Дата Туташхиа. Книга 2

И сейчас Элизбар остался верен себе и выпил прежде всего человеческое достоинство, за каждого из нас, что для нашего знакомства было, конечно, необходимо. Первой в этом тосте была Нано, а последним – лаз. Элизбар не расточал чрезмерных похвал и не сказал ничего лишнего. Но говорил прекрасно и закончил такими словами:

– В сознании человека, опьяненного водкой, поселяется тьма, его язык уродлив и жесток. В сознании же человека, возбужденного вином, водворяется свет, его язык – язык любви и красоты. Водка – принижает, вино – прощает!..

– Теперь я понимаю,– прервал Элизбара Каридзе,– почему ты по утрам так невыносим.

Но Элизбар пропустил это мимо ушей и продолжал:

– Провидение одарило нас любовью к вину, чтобы наши, мысли обрели красоту и благородство. Оно избрало застолье местом, где предназначено нам выразить себя в честных и прямодушных суждениях. Вы знаете – грузинский стол похож на грузинскую песню: мы поем на разные голоса, но объединяемся в хоре, так и наше единомыслие рождается из разноголосицы мнений – и нет на свете более высокого единства!.. Я кончил, выпьем за это!

Видно, Нако никогда не видела своего двоюродного брата в роли тамады, его ораторский дар поразил ее.

– Тебе надо было быть адвокатом,– сказала она. – А ты выбрал провинциальную сцену.

– Грузинскую сцену, Нано,– поправил ее Элизбар.

– Да, конечно, ты прав, грузинскую,– подхватила Нано.-Но как ты красиво говоришь!

– Красота и очарование, наверно, у вас в роду,– улыбаясь сказал Вахтанг Шалитури, обращаясь к Нано,– я это понял и тогда, когда услышал Элизбара, и тогда, когда увидел вас.

Мы снова чокнулись. А когда начался негромкий разговор, хор запел кахетинское мравалжамиери. Элизбар, как всегда, замолчал, а Каридзе, как всегда, вытащил носовой платок. Наверно, они и подружились из-за болезненной любви к музыке, это единственное, по-моему, что могло их свести. Мы тоже слушали молча, но потом, как обычно бывает за столом, кто-то нарушил молчание, н опять потекла беседа.

– Скажите, Нано,– обратился к ней Шалитури. – Почему я раньше никогда не видел вас? Вы живете в Тифлисе?

Должен сказать, меня покоробила развязность Шалитури, то, что он назвал Нано по имени, без слов «госпожа» или «сударыня». Я заметил, что и Нано была этим задета.

– Я живу в разных местах, батоно Вахтанг,– ответила она,– но больше всего в Тифлисе. Разве обязательно нужно меня замечать?

– Но я адъютант военного коменданта. – Шалитури не сводил глаз с Нано. – Все меня знают, и я всех знаю... Как же я мог вас пропустить!

– Наше счастье, что ты еще не комендант,– как бы выплывая из своих музыкальных глубин, произнес Каридзе.

Шалитури мельком взглянул на него и сказал, отвернувшись:

Это сравнение развеселило Элизбара настолько, что, отключившись на момент от музыки, он громко захохотал, но потом опять погрузился в музыку. Нано протянула руку, взяла из вазы яблоко и начала ножом срезать кожуру. А Арзнев Мускиа пристально посмотрел на Шалитури, затем отвел глаза и пожал плечами. Нано почему-то не могла управиться с яблоком, видно, нож попался тупой, ей это, кажется, надоело, и она крикнула:

– Лаз, помоги мне! Разве ты не видишь, как я мучаюсь!

– Давай помогу тебе,– Шалитури стал вырывать яблоко из рук Нано.

Вот это выглядело нагловато.

– Простите, госпожа Нано, я не привык к обществу дам и могу ошибиться,– сказал лаз, щурясь, но при этом чуть-чуть покраснел.

Нано отвела руку Шалитури и передала яблоко и нож Арзне Мускиа.

– Вахтанг, сколько тебе лет? – спросил я Шалитури, желая намекнуть ему, что нужно вести себя приличнее, хотя бы потому, что он моложе других.

Шалитури очертил пальцем линию от меня к лазу и Нано и сказал:

– Я младше вас, ну, лет на десять,– и громко и самодовольно засмеялся.

Я понимал, что именно мы трое вызывали раздражение Шалитури, и он старался нас задеть.

– Какой он, оказывается, юный! – отметил Каридзе.

– Я думаю, разница больше, батоно Вахтанг! – сказала Нано. – Мне тридцать шесть лет.

Сандро Каридзе с изумлением взглянул на Нано.

– Вам двадцать пять,– уверенно сказал Арзнев Мускиа.– Больше никто не даст.

Я был согласен с ним, он прав, Нано на самом деле двадцать пять лет.

Шалитури тем временем не унимался.

– Женщина всегда женщина,– объявил он. – Пусть у тебя острый язык, но немытые руки, она все равно захочет, чтобы ялоко очистил ты.

Арзнев Мускиа не произнес ни звука. И остальные тоже молчали. Хор кончил мравалжамиери. Но молчание продолжалось. Вдруг Элизбар вскочил со своего места и, наполнив бокалы, вскричал:

Господа! Эта песня родилась на свет для того, чтобы принести умиротворение людям и покой. А за нашим столом как будто наоборот. Но я не могу с этим примириться и все равно хочу выпить за любовь. За ту любовь, о которой поют в кахетинском мравалжамиери, которой под силу поднять из руин то, что разрушено враждой и злом!

И он опрокинул свой бокал.

– То, что разрушено враждой и злом, можно восстановить только враждой и злом! И больше ничем иным! – заявил громко Шалитури. – Так поется и в кахетинском мравалжамиери: чтобы не победил нас враг!.. Имеющий уши да слышит.

И он налил себе вина.