Дата Туташхиа. Книга 2

— Не думай, что ты загнал меня в угол, — сказала Нано. — Нет! Лучше жить без желаний, чем быть рабом своих желаний, рабом страха. Ты знаешь, что случилось с одним моим знакомым? Он умер от апоплексического удара. И знаешь, отчего? Оттого, что хозяин его конторы в то утро посмотрел на него косо.

Арзнев Мускиа, видно, был увлечен разговором.

— Увы, госпожа Нано, — сказал он, — человека такой доброты можно считать почти что богом. Но и он боится смерти.

— Я с вами не согласна.

— Тогда скажите мне, что за цель у этого человека?

— Цель одна — творить добро, уничтожать зло.

— Это его назначение, содержание его жизни, и на своем пути он будет стараться до конца исчерпать себя. До конца исчерпать тот талант доброты, что дало ему провидение, и лишь потом умереть. А до этого он будет хотеть жить и будет бояться умереть. Не так ли?

— Нет, не так. Страх — это совсем другое, от него разрывается сердце, как у моего знакомого, а то, о чем говорите вы, не страх, а иное, возвышенное и прекрасное чувство.

— Удивительно, — сказал я, — люди с таким предначертанием не умирают, пока не исполнят того, что им должно исполнить на земле. Я знаю много примеров… Живут, пока не выполнят свой долг, не растратят сил, а потом и умирают, чаще всего как-то необычно.

— Да, умирают, — подхватила Нано. — Но для таких людей смерть — это начало другой жизни, не так ли, батоно Арзнев? Они сами исчезают, но семена, брошенные ими в землю, будут совершать свой вечный круговорот и давать плоды тогда, когда имена их сотрутся в памяти людей.

— То, что вы говорите, — сказал Арзнев Мускиа, — напоминает мне слова настоятельницы одного монастыря, матери Ефимии. Она любила говорить красиво. Мне кажется, и стихи потихоньку писала. Как-то она сказала мне: «Сын мой, расплавленный воск до конца догоревшей свечи и сам по себе прекрасен, но проступает в нем и та красота, что тихо мерцала и разгоняла мрак».

— Красиво! — У Нано заблестели глаза.

— Да, красиво, — задумчиво сказал Арзнев Мускиа. — Все что я знаю хорошо, но одно дело знать, а другое — верить, суметь возвыситься до веры… Я не переступил еще этот рубеж… Мне это нелегко дается…

Он говорил улыбаясь, но в словах его звучали доверчивость и печаль, и я увидел своего нового друга как будто в ином свете. А ведь ему тяжело, так тяжело, будто на его плечи легла самая большая ноша на земле, но прячет он ее глубже преисподней. Так показалось мне в эту секунду, но вот Арзнев Мускиа заговорил в прежнем тоне, и я отогнал свои мысли.

— А почему зло не может победить страха смерти, скажите мне, госпожа Нано? — спросил он.

— Арзнев, мне кажется, вы думали об этом больше, чем я. И можете ответить лучше, чем я. А то, боюсь, если я буду опять говорить, мы станем похожи на суфию и его паству. Только с одной разницей, что у нас паства знает больше, чем суфия.

Нано рассмеялась.

— Но я хочу знать ваше мнение.

— Извольте! Ведь мы согласились, что зло родилось на свет в результате страха смерти. А если так, то между ними — мир и согласие. Они не могут вступить в конфликт.

— Вы правы, — сказал Арзнев Мускиа. — Но ведь и добро может перестать быть добром, если человек, вместо того чтобы делать добро, будет спрашивать: а что такое добро?

Нано собиралась ответить, но я прервал ее, потому что хотел взглянуть на листок Ветрова:

— Ты говорила, что захватила его с собой?

Нано протянула мне листок и ответила лазу:

— Нельзя мудрить, а то мы дойдем до бессмыслицы. Я уверена, истина проста: добро это то, что хорошо для всех. Делай добро и не жди ни вознаграждения, ни результатов. Иди дальше и опять делай добро. Вот и все, что нужно, когда сеешь семена добра, вот условия для доброй жатвы.

Я стал разглядывать листок бумаги. На нем и вправду были имена женщин с какими-то точками вокруг каждого. У одних пять точек, у других — две. Около имени Нано стояло пять точек.

Я повертел список и передал его Арзневу.

— Эти точки сделаны разными чернилами, — сказал он. — А некоторые карандашом. Ставились, стало быть, в разное время.

Я взял список снова. Арзнев Мускиа был прав.

— Как ты думаешь, что это значит?! — спросил я лаза, как будто госпожа Нано Парнаозовна Тавкелишвили-Ширер пришла за советом к нему, а не ко мне.

— Можете ли вы вспомнить, — спросил Мускиа, обращаясь к Нано, — сколько раз вы виделись с Ветровым с тех пор, как он наговорил вам дерзостей об офицерах?

— Сколько раз? Сейчас соображу. Я помню, что он при этом каждый раз рассказывал, и могу сосчитать по рассказом.

Нано задумалась.

— Знаете что, — воскликнул я, и оба посмотрели на меня, — пообедаем сегодня вместе! Пока мы соберемся и доедем… Нано… Если ты будешь столь любезна и поедешь с нами, — клянусь честью, мы решим эту головоломку и разгадаем все секреты, какие только у тебя есть!

Нано улыбнулась и спросила:

— А куда?

— К Гоги.

— Я слышала про него, но не бывала никогда. Там, кажется, хор, поют старинные песни и гимны, да?

— Поют, и как поют!

— Странно, что в ресторане поют гимны, — сказала Нано.

— Так принято у Гоги. Там и посетители другие. Поедем — увидишь.