Дата Туташхиа. Книга 3

– Пусть сам скажет,– отозвался Мушни. Я ничего не мог понять, но у меня свело дыхание, бросило в жар и голову как тисками схватило.

– Неужели страх смерти так овладел твоей душой, что ты готов к самоубийству? – спросила мать.

Дата рассмеялся и покачал головой.

У Мушни дрогнули скулы и, мне показалось, свело подбородок,

– Что... – Голос его сорвался, и он должен был начать снова.– Чего ты ждал?

– Ты же сам сказал – случай! – спокойно ответил Дата.

– Уймитесь! – приказала мать, и все вошло в обычное русло.– Такая смерть была бы не одной твоей смертью, Дата... Пусть и Мушни знает. Это для всей семьи позор!

Получалось, что Мушни способен на измену и западню. Мушни понял это и вспыхнул, но возразить матери не посмел и, справившись с собой, сказал, тяжело роняя слова:

– Если я паду до того, в чем Дата и вы, матушка, меня заподозрили... тогда и правда лучше вам наложить на себя руки, чем иметь такого сына и такого брата.

– Не то говоришь... – начал было Дата, но мать его перебила.

– Не вами начинается и не вами кончается наша семья и род наш. Помните это! У нас с отцом есть сыновья и внуки, до нас были деды и прадеды, и кости их еще не истлели. Мы живем, окруженные большой родней. Человек жив человеком!

– Мы оба это знаем, мать,– тихо сказал Дата. – И никто из нас еще ни разу не осрамил свою семью дурным поступком.

– Больше не хочу об этом,– холодно сказала Тамар, но ее остановил наш отец.

– Если еще раз Мушни позовет тебя, но червь сомнения шевельнется в тебе, Дата, иди к нему с оружием. Встретишь измену – с тобой оружие, уйдешь из западни, тебе не привыкать. Если узнаешь, что западню поставил Мушни, поступай, как найдешь нужным, но чтобы никто на этом свете, ни один человек, не узнал и не понял, где здесь концы. Когда в честной семье заводится подлец и негодяй, никто в семье не имеет права обращать совершенное злодеяние в проклятие всего рода. Честь семьи должна оставаться незапятнанной и ныне, и в грядущем. Я учил вас: в своей стране ты посланец своей семьи, вне страны– посланец своей родины, ибо на родине твои поступки – это лицо твоей семьи, а за ее пределами они лицо твоего народа. Это и есть праведная жизнь, Дата. И ты, Мушни, тоже должен это понять.

– Я уже сказал, а теперь скажите вы, отец: прийти к брату с оружием – оскорбление для него или нет? – спросил Дата.

– Так ведь... – начал было Мушни, по Дата поднял руку:

– Одну минуту... Случай, как назвал это Мушни, или что другое – исключать нельзя?

– Всякое бывает,– согласился Мушни.

– На меня, допустим, напали, одолели, скрутили по рукам, ногам – возможно же такое... Что тогда скажут люди? Что брат отправил брата на каторгу или там на виселицу. Выпадет иной случай – что выбрать, что предпочесть?

– Пусть скрутили тебя по рукам и ногам,– сказал Магали,– пусть волокут на виселицу, все равно кричи всем и каждому, что брат твой тут ни при чем. Враги брата – они виноваты!

– Хорошо, отец, но мой разум и мое сердце, пока меня до виселицы еще не доволокли, в чем свою опору должны иметь, свою твердь? Существует ли для них пристанище?

– Твой удел – страдание, твоя участь – мученичество. Так положил господь бог. Ты поставил перед собой цель, достойную страдания. В том, что ты сделал,– Магали глазами показал на оружие, покоившееся у Даты за пазухой,– забота была лишь о себе и о своем сердце и разуме, Дата, а к чему это приведет – тебе было все равно.

– Это что же выходит, человек даже своей смертью распорядиться не вправе? – усмехнулся Дата. Молчали долго.

– Столько лет не виделись, а ничего лучшего не нашли для разговора,– сказала Тамар. – Не сумела я посеять в ваших сердцах любви друг к Другу.

– Как раз напротив, мать,– воскликнул Мушни. – Просто провидение развело нас по таким разным путям, что... На нашем месте другие братья давно превратились бы в смертельных врагов.

– Пора о деле говорить,– сказал Дата. – Мне надо уйти этой же ночью.

– Так-то лучше,– оживился Мушни. Но начать сказалось трудно. Он ходил вокруг да около, очень осторожно подкрадываясь к сути дела.