Дата Туташхиа. Книга 4

Туташхиа подошел, прочел записку и протянул ее Фоме:

— Это почерк Бикентия Иалканидзе. Фельдшера. Он мой кунак!

В несколько минут записка обошла всех членов комитета. В ней говорилось, что Коц собирается использовать против агитаторов компанию Дардака. Первый раз это должно произойти в смену Моськи послезавтра ночью.

Мне сразу показалось, что записка инспирирована Класионом.

— Я останусь повидать Бикентия, — сказал Дата, сунул надзирателю рублевку и направился к больнице.

Все мы вдоволь накочевались по тюрьмам и ссылкам, но то, что было в записке, оказалось тяжким грузом даже для нервов Фомы Комодова. Никогда в жизни я не чувствовал себя так погано. Как вам сказать… будто окунули тебя в нечистоты и запретили вымыться…

Дата не принес ничего нового, кроме того, что Бикентий назвал ему первоисточник этой новости — начальника больницы, военного врача Щелкунова. Но зачем понадобилось жандарму поверять Бикентию государственную тайну?!

Лишь к рассвету мы перестали шептаться.

— Что же нам предпринять, чтобы предупредить злодеяние? — поставил вопрос Фома Комодов.

— Есть в каждой камере хотя бы по одному нашему человеку? — спросил Эзиз Челидзе. — Оповестим всех. Заставим кричать всю тюрьму и принудим администрацию отказаться от намерения. Жандармы, известно, боятся шума…

— И дардаковской компании надо передать: если они пойдут на эту мерзость, пусть не попадаются нам в руки — перебьем всех поодиночке — и виноватых, и не виноватых, — добавил Андро Чанеишвили.

— Можно организовать такой шум, что явится прокурор, мы передадим ему петицию против тюремной администрации, и они не посмеют, — сказал Петр Андращук.

— Да, да, — развеселился Класион, — прочтут нашу петицию, покраснеют все — от царя до Коца — и отпустят нас по домам.

— Этот путь не годится, товарищи! — вмешался я. — Суть нашей революции в том, что она борется не с одним каким-нибудь злом, но со всей ситуацией, порождающей зло. Можем мы ликвидировать самую ситуацию? Об этом надо думать, а спасти Какалашвили или Иванова — не так уж сложно.

— Спасти их может только бунт… А бунта не будет, если подлость не совершится, — твердил свое Класион Квимсадзе.

— Повод, я думаю, уже есть, но о том, что нужно для восстания, хочу поговорить один на один с Фомой, — объявил Дата Туташхиа.

Ни одному из нас опыта было не занимать, но Дату Туташхиа мы все считали силой совсем особого ранга. Мы знали: настанет минута, и он скажет свое и только свое слово.

— Вы согласны? — спросил Дата.

— Пусть так, — сказал Амбо.

Дата отошел от нас, выбрал укромное место и подозвал Фому. Говорили они долго, потом позвали меня.

— А ты все хорошо взвесил? Справишься? — спрашивал Фома Комодов Дату, когда я подходил к ним.

— Потому в этом деле и мало для меня интересного, что смогу. Достойный человек должен стараться делать то, чего он раньше не делал и что ему кажется невозможным. Вы, Фома, беретесь за то, что кажется невозможным, и я лишь потому оказался с вами, что быть с вами я по всему раскладу не мог.

— Не мог? — переспросил Фома. — Ты можешь сказать мне, Дата, ради чего ты идешь на такой большой риск?

— Мне непременно надо ответить?

— Это лишь просьба. Я для себя хочу знать.

— Попробую, если сумею… — Дата задумался. — Видишь ли, когда зло совершается у тебя на глазах, одолеть его легко, очень легко. Превратить зло в добро куда труднее, но все-таки можно. Но и у добра, и у зла есть свое гнездо, как, впрочем, у всего, что существует на этом свете. Если не разрушить гнездо зла, зло прорастет в других местах. Так вот, разорить гнездо зла — это очень большое дело, настолько большое, что ради него и пострадать стоит, и смерть не страшна. Поэтому я и берусь за то, о чем я тебе сказал, и вовсе не считаю, что иду на большой риск. Хочу, чтобы ты это знал.

Фома слушал, не отрывая глаз от лица Даты. Казалось, он ждал услышать что-то еще.

— Ну, а теперь я тебе все сказал, что у меня на уме и зачем берусь за ваше дело.

— Хорошо! — сказал Фома после долгого молчания. — Шалва! Дата обещает завтра ночью достать нам ключи от всех корпусов и камер, но как он собирается это сделать, говорить не хочет никому… кроме меня. Мы должны принять это условие. Я сообщу членам комитета, и мы решим, начинать бунт или нет. В нашей помощи Дата не нуждается. Зовет тебя одного! Трудное и рискованное это дело…

Я не дал Фоме договорить:

— Я готов. Не хочет он, чтобы я все знал, и не надо. Все равно пойду.