Дата Туташхиа. Книга 4

— Пускай сначала рабочие свое делают, а мы уже после.

— Это почему же сперва рабочие?

— А потому, что ничегошеньки у них нет и терять им нечего. Ладно, я заберу землю Цулукидзе, а ну, если завтра опять его возьмет? У меня под кукурузой шесть десятин — он их и приберет.

— Поглядим, что в России мужики станут делать, а тогда уж и мы возьмемся.

— Говорят же, выигрывает тот, кто терпит.

— То-то, браток, ты всю жизнь терпишь-терпишь, а выигрыш твой где, не видать что-то?

— Да у них в Намашеви что получается? Землю они прибрать к рукам не прочь! Еще бы не прибрать! Только поднес бы им кто ее, да кусочек получше… Ловки, я вам скажу…

— Да где вам, мужичью, революцию делать! Дождешься у вас, держи карман…

Дата Туташхиа вслушивался в этот разговор, но сам ни слова. Только раз улыбнулся, когда кто-то сказал:

— Пусть бы нам сказали, сколько нарежут земли в Намашеви, а я б уж тогда прикинул, стоит жечь княжьи хоромы или обождать. Нарежут от души — я сам пойду и подпалю князя Кайхосро Цулукидзе. Мне, мужику, сегодняшнее яйцо дороже завтрашней клуши!

— Вот оттого ты революции и ни к чему, что у тебя свое яйцо есть, — вмешался я.

Дважды ударил станционный колокол, — значит, поезд вышел с соседней станции. Народ заторопился и повалил на платформу.

Спустя еще полчаса Дата Туташхиа и я сидели друг против друга. Только и было в вагоне, что разговоров о революции, кто, где, против кого выступил — кто в Тифлисе, кто в Москве, кто еще по каким-то городам. Плели всякое, кто во что горазд, быль и небылицу…

— Ну, а о свободе слова что говорят? — громко спросили во втором или третьем от нас купе. И тут все загалдели.

— А тебе что, есть что сказать? А коли есть, чего молчишь, дорогой?

— Что значит — есть или нет? Не понравилось тебе что-нибудь — говори прямо, и пускай власть слушает. Мнения правят миром, мнения!

— Это где же ты видал такую власть, чтоб ты сказал, а она, пожалуйте, слушать будет?!

— А-ууу! Ты погляди, куда его занесло! К французам, в их революцию, буржуазную, между прочим. Мнения правят миром — ты только послушай, что ему понравилось.

— А чего тут такого? Раз будет свобода, в правительство выберем тех, кто нас послушает и о нас позаботится.

— Держи карман! Ты его выберешь, а он себе устроится в твоей Государственной думе и думать о тебе забудет. Свободу слова он получит, не спорю, только он за свой карман вступаться будет да за шкуру свою, а на твою беду ему наплевать с высокой колокольни.

— Как же! Как же! Учредят Государственную думу, нам свободу дадут! Как же еще может быть, не пойму я, право…

— Жди, сейчас на подносе тебе принесут твою свободу — вон бегут-торопятся.

— Свободу добывают в борьбе! — крикнул я. — Пусть никто не рассчитывает, что ему свободу даром дадут. — Я поглядел на Дату: — Вы не согласны?

— Свободу, браток, каждый сам себе должен добыть, — сказал он.

— Это как же так? — ввязался наш сосед.

— Не задевай других, пусть от тебя вреда никто не видит, живи себе, как душа твоя просит, — ответил Дата Туташхиа.

— Кабы все так делали!.. Только где бы это народу столько ума набраться?! — сказал другой сосед.

— Было б такое правительство, чтоб само этого хотело и людей к тому толкало. Тогда б и у людей умишка нашлось, — отозвались откуда-то с боковых полок.

— Социальная среда должна быть другой, — сказал я Туташхиа.

— Это верно, другая должна быть, — согласился он, и секунды не колеблясь.

— В правительстве засели помещики и капиталисты. Им до бедняка дела нет, — послышалось из-за перегородки.

— Кого же, интересно, ты бы хотел в правительство? — с кахетинским акцентом спросили с верхней полки, прямо над головой Даты Туташхиа.

— Правительство должно быть рабоче-крестьянское, из бедняков!

— Станет твой бедняк о других бедняках думать, жди…

— Станет, а то как же?

— Ты на богатого погляди, у него все через край, мог бы вроде б и о тебе подумать, а ведь не видно, чтобы торопился. А у бедняка у самого нет ничего, только ему и заботы, что о тебе. Твой беднячок, что в правительство попадет, схватит, что поближе да повыгодней, и домой поволокет. К себе домой, не к тебе! Ты и глазом не моргнул, а он уже в чинах да при деньгах. И наложит он на тебя — сам знаешь, чего… — Кахетинец повернулся спиной, и больше его не слышали.

— Товарищи! Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Долой самодержавие!

— Так-то оно так, да вот…

— Правильно он говорит, правильно!

— Падет царизм, падет, как ему не пасть!

— А ну вас к монахам! Ждите, падет. Сам по своей воле… Сегодня вечерком ляжет спать, а завтра и не проснется!