Дата Туташхиа

Я шлепнул по двери камеры связкой ключей, и по этому знаку в коридор ворвались Дата, Поктия и Класион. В узком коридоре Коц и Моська не могли разглядеть, кто бежал за нашей спиной. К тому же все были в масках, да и освещение здесь было, как везде, — вполовину, а то и в треть.

— Встань, скотина! Лицом к стене! — прошептал я. Моська едва не свалился в обмороке, а Коц даже пошевелиться не мог, и его вместе со стулом повернули к стене Поктиа и Класион.

Дата отобрал у Моськи ключи, завязал ему глаза, а мы обработали Коца.

Я оглянулся — Дембин, торопливо раздеваясь, так далеко отшвырнул надзирательский сапог, что чуть не угодил прямо в Фому Комодова, входившего в это время в подвал.

Дата пошел по карцерам, выгоняя оттуда всех. У несчастного Какалашвили, который никак не мог понять, что происходит, глаза вылезли на лоб, он открыл было рот, но Фома приложил к губам палец, что вконец сбило с толку бедного гимназиста. Дардак тоже потянулся было к выходу, но Фома Комодов заткнул его обратно в карцер.

Дембин в одном белье, очертя голову, бросился вон из коридора.

Дата кивнул Класиону, чтобы Коца впустили в один из карцеров. Подойдя к Дате, Класион поднял восемь пальцев и кивнул на восьмую камеру, возле которой мы и стояли. Не понимая, в чем дело, Дата взглянул на Класиона. Класион хлопнул себя по заднице, и Дата расхохотался. Едва я сообразил, что сукин сын Класион предлагает бросить начальника тюрьмы к мужеложам, как за спиной моей раздался дружный смех. В коридоре уже вертелось человек двадцать, и все хохотали. Некоторых из них я и в лицо не знал. Смех побежал по камерам, и через какие-нибудь полминуты хохотала вся тюрьма — четыре тысячи человек.

Открыли восьмую камеру, втолкнули Коца. Конечно, никто бы его не тронул, но одной мысли сунуть его к мужеложам было достаточно для пожизненного позора начальника тюрьмы.

— Развяжите ему руки и снимите повязку с глаз, — приказал Фома.

Мужеложи стояли, сбившись в кучу, ничего не понимая. Первым подошел Харчо и стал развязывать руки Коцу. Набрался смелости и Алискер, он снял с его глаз полотенце.

— Бисмаллах, кто же это? — Опешивший Алискер попятился к сйоим.

Харчо заглянул в лицо начальнику тюрьмы:

— Вах, вот, ей-богу!.. Нет, ты посмотри, а? Коц! Коц и есть!

— Помилуйте, разве государь император уже отрекся от престола? — спросил Рудольф Валентинович.

— Смотрите у меня! Не приведи бог, визжать начнет, всем ребра пересчитаю! — пригрозил кто-то за моей спиной.

Я оглянулся — это был Чалаб.

Судьба свела меня с Чалабом в первую мою отсидку. Чалаб был мирный кинжальщик. Сидел он за то, что одолжил кому-то револьвер, из которого был убит жандарм. Никакого отношения к революции Чалаб не имел, и я был поражен, когда и во второй раз он предстал предо мной в роли политзаключенного. Я напомнил ему о себе. Оказалось, что он сидит уже третий раз, и после того дела с револьвером оба раза за безжалостное избиение полицейских. У него был пунктик — он ненавидел полицейских и во время следствия, из какого-то непонятного упрямства, объяснял свои поступки ненавистью к царизму. Поэтому и проходил он как политический.

Когда дверь восьмой камеры заперли, Чалаб сказал Фоме:

— Здесь нужен хозяин. Раз мы оставляем Канарейку и Моську, то…

— Оставляем.

— Это опасно… Как бы арестанты не взломали двери и не расправились с ними. Этого нельзя допускать…

Фома кивнул, но ничего не сказал.

— Давай ключи, я присмотрю, — сказал Чалаб.

Фома протянул ему связку ключей.

— Тогда найди людей, одному тебе не справиться…

— Вообще нужен порядок, революционная дисциплина нужна! — сказал я.

— Все будет, как надо! — успокоил меня Чалаб.

— Освободите коридор! — крикнул кто-то, и коридор мигом опустел. У восьмой камеры остались трое — Фома Комодов, Дата Туташхиа и я.

— Нельзя так! — проговорил Фома.

— Ты прав, нельзя, — подтвердил Дата.

— Чалаб, иди сюда! — позвал Фома.

Чалаб в эту минуту вводил в камеру Моську. Он запер за ним дверь и подошел к нам.

— Выведи его и посади с Моськой! — Фома кивком головы указал на восьмую камеру.

— Кого?

— Коца.

— Коца? Я думал, ты говоришь о ком-нибудь из этих… Коца? Вывести Коца? — Чалаб с сомнением посмотрел на Фому. — Зачем?

— А затем… дурная власть дурными делами занимается, потому народ и хочет сбросить Николашку, — сказал Дата Туташхиа. — А нам это не пристало, я так думаю.

— Посади с Моськой! — повторил Фома, и мы двинулись к выходу.

— Как скажете! — неохотно согласился Чалаб.

ГРАФ СЕГЕДИ

О том, как развивался бунт, я, можно сказать, знаю все, вплоть до пикантных деталей. Один из моих бывших подчиненных с начала до конца был свидетелем событий, но, подчеркиваю, лишь свидетелем и наблюдателем. Несмотря на то, что тюремное ведомство было одним из подвластных ему учреждений, он не имел в нем даже совещательного голоса. Я уже говорил, что так было решено в столице. Но, так или иначе, мой бывший подчиненный спустя час после взятия тюрьмы арестантами стоял на караульной вышке, а внутри происходило вот что.