Датчанин Ферн

Сестра Камма стоит за креслом больного. Серый часовой на посту.

Старик все время требует то одно, то другое. Она приносит подушку, он требует другую. Приносит одеяло, оказывается не то. Стакан воды. Очки — пусть даст другие. Он всем недоволен. Сестра безостановочно снует взад-вперед, прислуживая старику. Оба с трудом сдерживают раздражение. Я вижу, что она нарочно приносит не то, что он хочет. Так она утверждает свою независимость — в строптивой покорности.

— Почему ты раньше не приходил? — сердито спрашивает он.

— Не знаю!

— Наверно, ты вообще ничего не знаешь, а?

— Да, я вообще ничего не знаю. Я потерял память!

— Ты всегда был забывчив! Ты вечно забывал то, что тебя не устраивало!

— Но почему же я не приходил раньше?

Эта комната — часть Мартина Ферна. Я ничего не знаю о детстве, из которого вышел. И о больном старике, об этом бледном подобии человека я тоже не знаю ничего. Старик сидит как памятник над могилой детства Мартина Ферна. Как воплощение скорби.

— Ты обязан был прийти… Разве это так трудно?..

— А ты скучал без меня?

— Я тебя ненавижу! — говорит он. Его здоровая рука дрожит.

— Я долго не знал, кто я такой! Я и сейчас этого не знаю.

— Ты всегда найдешь себе оправдание!

— Но почему я не приходил раньше?..

Двойственность облика старика в какой-то мере забавна. Он выкрикивает сердитые слова, злобно гримасничает. Но в этом участвует лишь одна половина лица. Вторая половина как бы опровергает и слова, и гримасы. На ней сплошное радушие, детская, дурашливая веселость. Один глаз благостно взирает на мир. Злобно глядит другой.

Дрожь в здоровой половине становится все сильнее. Старик устало закрывает здоровый глаз. Другой все так же весело глядит в пустоту.

Сестра Камма приносит бутылку. Наливает в ложку какую-то жидкость. Резким движением опрокидывает лекарство в дрожащий старческий рот.

— Как ты с ним груба!

Она в ярости оборачивается ко мне.

— Ах так! Приходи и возись с ним сам! Ты виноват во всем этом…

— Почему я?

— Ты виноват в том, что случилось с Ларсом…

— А что случилось с Ларсом…

Она не отвечает.

Старик вздрагивает. Открывает сердитый глаз. Здоровый угол рта горько опускается книзу.

— Я слышу все, что вы там говорите!..

— Кто такой Ларс?

— Ларс — твой брат…

— А что с ним случилось?

— Не хочу об этом говорить…

— Что я тебе сделал?

Двойственность. На одной половине — радушие, безмятежность, ласка. На другой — злоба.

— Чем обидел тебя Мартин Ферн?

Он глядит на меня.

— И ты смеешь об этом спрашивать!

— Я хочу знать, что́ такое он сделал!

— Оставь эту комедию!

— Я ничего не помню!

— Это тебе не поможет.

Он снова закрывает здоровый глаз.

— Перестань волновать его! — говорит сестра Камма.

— Когда я поправлюсь… — начинает старик.

— Ты никогда не поправишься…

— Замолчи! — говорит сестра Камма.

— Когда я выздоровлю… врач сказал, что я непременно выздоровлю…

— Он лжет. Ты никогда не выздоровеешь.

Его здоровая рука судорожно вздрагивает.

— Уходи немедленно! — говорит сестра.

Встаю. Он глядит на меня, приоткрыв один глаз, смутно улавливая знакомые черты.

— Ты уходишь?

— Пусть уходит! Мы прекрасно можем обойтись без него! — говорит моя сестра Камма. — Мы столько лет его ждали. Теперь он нам не нужен!

— Я скоро снова спущусь к тебе! — говорю я. — Я хочу походить по дому…

— Я ненавижу тебя! — говорит он.

— Ясно…

— Ты уходишь?

— Нет!

Дрожь в его теле усиливается.

— Перестань волноваться, папа. Доктор Нильсен сказал…

— Плевать я хотел на доктора Нильсена… меня мутит от всех его лекарств.

— От них тебе только польза…

— Я спущусь к тебе через час!

Он закрывает глаз. Другой все так же весело глядит в пустоту.

Иду в соседнюю комнату. Гостиная. Бурый обеденный стол. Посередине — оловянное блюдо. Плюшевые кресла с высокими спинками. Большой красный ковер. Огромный серебряный поднос с серебряными бокалами. Чайник. Блюдо. Один из серебряных кубков — спортивный трофей Мартина Ферна. На стенах — тарелки. На тарелках картинки — русалочка с копенгагенской пристани, корабль, собор в Рибе.

Из столовой выхожу в коридор. Оттуда — в просторную спальню. Широкая двойная кровать. Тоже бурая. С высокими спинками. Одна из кроватей раскрыта, на ней уйма подушек — наверно, чтобы старику было удобней лежать. Другая кровать не застелена.

Ко мне подходит сестра.

— Почему ты не уходишь?

— Скоро уйду!

— Ты за это ответишь…

— Боже мой! Это мамина кровать?

Она кивает.

На ночном столике Ферна-старшего старая фотография в бурой овальной рамке. Выцветшая, как все старые снимки. Ее лицо. Седые волосы. Она похожа на мою сестру Камму. Беру фотографию в руки, смотрю. Сестра Камма хочет отнять ее у меня. Камма похожа на мать.

— Что с ней случилось?

— Не желаю с тобой говорить!

— Она умерла?

Кивок. Губы злобно поджаты. Дистанция — два шага.

— Я потерял память!

— Кто-кто, а ты всегда придумаешь оправдание!

— Не понимаю. Зачем ты со мной так?

— Нечего тебе у нас делать, — говорит она. — Нечего. Мы давно вычеркнули тебя из нашей жизни…

— Отчего умерла мать?

Молчание.

— Неужели и в этом виноват Мартин Ферн?

Молчание.

На меня хотят свалить тяжкий груз. Бремя смутной, но ужасной вины. И хотят, чтобы я покорился. Не спрашивая, не любопытствуя.