Датчанин Ферн

Показываются другие пациенты. Полный парад недугов. Плывут соломенные шляпы с розами. Огромные дамские шляпы, приколотые длинными булавками. Плывут недуги. Идут печеночники. Сердечники. Ревматики. Желудочники. Душевнобольные. Больные с камнями в желчном пузыре. Почечники. Легочники. Оплывший от жира человек с чудовищно распухшими ногами, опираясь на две палки, прогуливается по дорожке. Шнурки на ботинках не завязаны, словно у какого-нибудь парижского бродяги. Эге, старина, а ты, видно, бывал в Париже, поддеваю я Мартина Ферна. Но он не реагирует. Парад больных продолжается. Среди них Мартин Ферн, восседающий у окна. — Что с тобой, мой друг? — Не помню. Вот это-то и есть его болезнь. Нервная система, легкие, желудок, почки — все у него в порядке. Тело не забыло своих обязанностей. — Я чувствую себя отлично! — заявляю я, но он не желает слушать. Говорит, что болен.

Что вообще я знаю о Мартине Ферне?

Мужчина во цвете лет. Может, даже стареющий. Впрочем, не мне об этом судить. Как вообще живется людям сорока с лишним лет? Я знаю, как бывает в молодости. Ты ощущаешь избыток сил, ты можешь бегать без устали, мчаться на велосипеде. Чувства в тебе бурлят. Ты ждешь свою девушку. Первая сигарета, первый хмель, первая ночь, проведенная с женщиной. Каждое событие запоминается навсегда. Но все это уже далеко.

Меня обступили болезни. Парк так и кишит заразой, сонмами бацилл.

Внезапно Мартин Ферн издает оглушительный вопль, и гуляющие в парке испуганно застывают на месте.

Снова присаживаюсь к письменному столу. Только что зазвонил внутренний телефон, и недоумевающий доктор Эббесен осведомился о моем здоровье. Я заверил его, что чувствую себя отлично. Короткая пауза. Тогда, смущенно откашлявшись, доктор Эббесен разъяснил: если, сидя у окна, человек вдруг начинает вопить, это вполне может быть расценено как приступ безумия. Я обещаю, что впредь Мартин Ферн будет непременно закрывать окно, когда на него снова найдет охота вопить.

Итак, сижу за письменным столом. Я взял новый лист бумаги, в руках у меня авторучка. Что бы мне написать? Что мне очень грустно оттого, что я потерял Мартина Ферна? Не стоит. Все ново для меня в этом мире. Я ни о чем не смогу рассказать. Да и с чего начать и чем кончить?

Но чистый лист бумаги передо мной, и я заполняю его черточками. А одну черту я тяну не отрывая, то вправо, то влево. Бесконечный кружной путь.

Я с гордостью протягиваю свой труд доктору Эббесену, когда чуть погодя он приглашает меня в кабинет.

— Хотите взглянуть на мою работу? — спрашиваю я.

В его глазах вспыхивает любопытство.

Мы сидим вдвоем в его светлом, просторном кабинете. Ничто здесь не наводит на мысль о лечебнице. Нет сверкающей аппаратуры. Нет приборов для измерения давления, пробирок, шприцев. Только вот разве белый халат на моем собеседнике. Зато на мне — один из самых что ни на есть щегольских пиджаков Ферна. А также нарядная желтая рубашка с отложным воротником. И еще светло-серые брюки с безупречной складкой. Все это создает чрезвычайно элегантный ансамбль. Ох и пижон же этот Мартин Ферн!

С минуту доктор рассматривает мой рисунок.

— Да, — говорит он, — очень мило!

— Но ведь вы держите лист вверх ногами!

— Ах, простите!

Он переворачивает лист. Еще с минуту разглядывает его. Затем приветливо оборачивается ко мне. Бумагу он откладывает в сторону.

— Ну, господин Ферн, что вам удалось вспомнить?

— А ничего!

— Так. Ну, а хоть что-нибудь вы помните?

— Вчера, после обеда, в половине третьего я вдруг очнулся в комнате на втором этаже этого дома! Это единственное, что я помню.

Доктор кивает. Посматривает на меня. Все для него важно. Поведение Мартина Ферна, выражение его лица, интонации. В моем распоряжении огромный аксессуар средств. Вот только не знаю, для чего они мне нужны.

— Рассказать вам, кто вы такой?

— Не знаю, стоит ли…

— Вас это совсем не интересует?

— Нет, почему же! Я уже знаю, что мое имя — Мартин Ферн и что мне сорок лет! Вероятно, этого хватит.

— М-мда!

С удовлетворением отмечаю, что он складывает ладони и глубокомысленно кивает. В точности как я ожидал.

— Доктор, — трагически восклицаю я, — неужели я негодяй?

— Перестаньте паясничать, господин Ферн.

— Доктор, умоляю, одно только слово: да или нет?

— Послушайте, господин Ферн, в какой-то мере я вас понимаю, но…

Мартин Ферн исступленно ломает руки.

— Я все вынесу, доктор, — хнычу я, — все, кроме страшной правды.

Он закрывает глаза. Между его бровями ложится строгая вертикальная складка. Рот у него маленький, чувственный, детский. Наверно, он очень обидчив.

— Вам следовало бы отнестись к этому серьезно, господин Ферн!

— Но я серьезен, как могила, уверяю вас! Подавлен раскаянием, дрожу от страха! Интересно, какое преступление я совершил.

— Собственно говоря, вы не совершили никакого преступления, господин Ферн!

— Так! — говорю я. — Сейчас вы откроете мне страшную правду! Имейте в виду, доктор, что всю ответственность за последствия несете вы.