Датский король

«Только бы профессор не вернулся за чем-нибудь! Еще не дай Бог вспомнит, что оставил аудиторию незакрытой, запрет меня на ключ, и тогда…» Холодок пробежал по спине вошедшего: тревога перерастала в страх. Вспомнились безумные глаза Мефистофеля, его мрачные рассуждения, и окружающее пространство тотчас дохнуло на Арсения некой мистической жутью. Захотелось бежать — из университета, из Веймара, из Германии! Нервы не выдерживали: «Домой, скорее бы домой!» Но тут наконец-то обострилось зрение, возможно, как раз от волнения. Он стал различать крупные предметы: вот темные пятна парт, возвышение кафедры, пресловутая профессорская конторка. Арсений буквально бросился к ней…

— Вы что-то забыли здесь, мой юный друг? — послышался усталый, с едва уловимой иронической интонацией, голос Ауэрбаха. Его сутулая фигура как из-под земли выросла из-за конторки. От неожиданности бедный Десницын почувствовал, что язык деревенеет, однако, запинаясь, все же объяснился:

— Да, забыл… То есть… Понимаете, господин профессор, это вы ошиблись. Вы подписали мне не ту книгу.

— Ничего подобного! За мной такого не водится — я никогда не ошибаюсь, друг мой. — последовал невозмутимый ответ, — и сейчас все верно. Я подписал вам «Фауста», потому что во мне живет дух великого Гёте, он после прочих мытарств перевоплотился в меня. Если бы вы внимательнее отнеслись к моим опусам с точки зрения текстологии, то заметили бы характерную особенность — они написаны рукой самого Гёте. Это дико звучит, однако я действительно не только думаю — даже сочиняю, как он. Разумеется, вы мне не верите?

Сеня замялся:

— Не знаю… Такое действительно трудно допустить… — И подумал: «Откуда он вообще возник?! Я не видел, как он вошел».

— А знаете почему? — усмехнулся его собеседник. — Потому что вы неправильно смотрите. Ваша ортодоксальная православная точка зрения не дает вам увидеть то, что вижу, к примеру, я.

Ауэрбах словно бы прочитал последнюю десницынскую мысль и при этом как-то странно преобразился. Сейчас он не был похож ни на профессора, ни на священника из Сениного сна. Что-то странное, язвительное и тяжелое появилось в его голосе и во всем облике. Арсения это не столько испугало (видимо, от неожиданности), сколько, наоборот, раззадорило:

— А что же видите вы, господин профессор? — произнес он с вызовом, делая шаг вперед.

— Полагаю, ровно то, что видел бы на моем месте сам незабвенный Иоганн Вольфганг и его создание — доктор Фауст. Да я ведь изложил этот взгляд в своем философском труде, а кто именно водил моей рукой при его написании, по-моему, не так уж важно.

— Уж не хотите ли вы сказать, что та страшная история в монастыре… — непроизвольно вырвалось у Арсения, и он сам ужаснулся подобной догадке. Ауэрбах, однако, не обиделся, дружелюбно кивнув из темноты:

— По крайней мере, могу вам поклясться, что я никого не убивал. Признайтесь, мой дорогой, я вас немного напугал? Не бойтесь бесов, тех самых, которые дают нам силы творить бессмертные произведения. Сейчас вы, конечно, можете не соглашаться со мной. Но прошу хорошенько запомнить мои слова. Может быть, когда-нибудь они вам пригодятся. Не надо бояться бесов, юноша. Надо попытаться их обмануть. — Старик приблизился к Арсению и зашептал совсем тихо, видимо, опасаясь, что бесы его услышат: — Научитесь использовать творческие силы этих духов во славу Божию. Обуздайте их, и вам откроется суть вещей. — Профессор достал откуда-то подсвечник с оплывшей свечой, но прежде чем зажечь ее, выразительно обвел рукой темную аудиторию и пророческим голосом заключил: — Иногда, когда хочешь увидеть свет, не бойся остаться в темноте.

Русский «студент» молчал, насупившись, пытаясь переварить сказанное.

— Nun gut [41], господин студиозус! — покровительственно произнес профессор и слегка хлопнул ладонью по крышке конторки. — Давайте-ка сюда мою диссертацию.

Сеня огорчился: «Решил забрать назад!» — но не угадал.

Взяв книгу, Мефистофель аккуратно слово в слово переписал дарственный автограф, добавив обращение по-русски: «Г-ну Звонцову — моему любимому ученику» и прочитав его вслух.

— Довольны, надеюсь? Теперь у вас обе книги с авторскими подписями.

Десницыну оставалось лишь вежливо кивнуть:

— Я польщен, герр профессор.

Наконец-то у него стало легко на сердце от того, что свободен, даже про пуговицу позабыл и мыслями уже был в Веймаре, когда опять услышал скрипучий голос Ауэрбаха:

— А теперь у меня к вам просьба, герр Звонцов: проводите меня до библиотеки. Иногда, знаете ли, мучает одиночество, не хватает рядом достойного собеседника, оппонента, самостоятельного в суждениях, ищущего истину, молодого и сильного духом, как раз такого, как вы. Не откажите старику в любезности, а я, пожалуй, покажу вам один прелюбопытнейший опыт.

«Вот уж и вправду старческая причуда, да еще лесть какая-то бессмысленная!» Мнимый Звонцов не отказал только из приличия. Они вышли в длинный гулкий коридор — каждый звук отдавался в нем эхом. Некоторое время оба точно прислушивались к своим шагам.