Датский король

В труппу Императорского театра ее приняли без препятствий и протекций; видно, и в самом деле сказался талант от Бога. Следивший за успехом юной балерины еще в училище, известный хореограф рискнул дать ей сразу главную партию в балете господина Черепнина «Павильон Армиды» в декорациях модного художника круга «Мира искусства». Балет был одноактный, но стильный, полный средневековой французской романтики. Ксения только и жила репетициями, ожиданием премьеры. Дебют не просто удался — это было блестящее зрелище, многообещающее будущее открылось! Взыскательные столичные балетоманы бисировали, юную танцовщицу вызывали несколько раз. К ногам ее сыпались лучшие букеты от Эйлерса [63]. Все получилось в духе царственной галантности самого балета. Потом одна за другой последовали роли в новых постановках — и снова удачи, восторженные отзывы в прессе. Даже строгий отец, скупой на похвалы, телеграфировал из дома: «Поразила зпт гурия рая тчк побежден тчк не теряй головы воскл зн храни Господь воскл зн». Ксения боялась одного — триумф даст ей повод расслабиться, но словно Ангел-Хранитель оберегал ее от звездного зазнайства, от искушения переоценить свой дар. Она решительно углубилась в черновую работу, видя в этом спасение.

И все же скоро стало понятно: бороться со славой тяжелее, чем кажется поначалу. Почитатели уже узнавали ее на улице, не давали прохода. Тогда-то, вспомнив детство и родное Дивное, Ксения отправилась в Тихвин, в Успенский Богородичный монастырь. На богомолье смиренно просила Чудотворную об укреплении в творческом подвиге. Исповедовалась у преклонных лет иеросхимонаха Михаила. Прозорливый старец долго вызнавал, откуда в «артистке» такая вера, испытывал сугубо, а однажды неожиданно легко благословил: «Вижу — чисты твои помыслы. Театр — Крест твой — и там можно делать добро ближнему, души огрубевшие смягчать, сердца окамененные. Достойно неси Крест сей. Аз, грешный, молиться за тебя буду, и ты, доченька, не забывай сюда дорогу — накрепко запомни! Ну, а там уж посмотрим, как Господь управит…» Все расставила по местам мудрость монашеская: стала Ксения духовным чадом тихвинского старца. С тех пор изо дня в день, так и жила балерина Императорской сцены: репетиции и выступления, до обмороков, поездки в Тихвин в редкие воскресенья, свободные от спектаклей. Даже на чтение времени едва хватало, не говоря уже о делах сердечных.

II

Была, правда, одна трогательная история личного свойства. Как-то поступил на службу в театр молодой человек из мастеровых, но не просто «пролетарий» подмостков, а настоящий виртуоз своего дела. Тимофей — так его звали — был родом с Ярославщины. Его отец, известный в округе краснодеревец, промышлял тем, что делал по городским заказам мебель «под Гамбса» [64], чему научился в рекрутчине, резал иконостасы для сельских приходов. С детства Тимоша наблюдал за этим ремеслом, приноровился мастерить деревянные игрушки всей окрестной детворе, а потом и отцу стал помогать в работе по усадьбам и церквам. Пришло время, и знакомый барин взял его в Петербург, пристроил в хорошую мебельную мастерскую, женил на горничной из порядочного дома. Неплохо зажили молодые: сначала сняли угол, потом квартирку, в срок родился наследник. На досуге Тимофей все иконки вырезал, да так тонко и искусно, что просто загляденье, а иных подробностей без лупы и не рассмотришь. Так бы и шло все ладно, да неожиданные обстоятельства переменили всю жизнь столяра-искусника. Попав однажды в театр, он был просто околдован увиденным. Так его пробрало, что вскоре решил: «Чего бы мне это ни стоило, устроюсь сюда на службу!» Со своей безумной идеей бросился в ноги к помещику-благодетелю, умолял, чтобы тот посодействовал определиться «хоть на подхват, но непременно в театр». Барин назвал его затею дурью, а самого парня, соответственно, дурнем и бабой, но по доброте душевной использовал свои знакомства, дал нужную рекомендацию, и стал-таки молодой краснодеревец рабочим сцены в самом Мариинском театре.