Датский король

Вялая исповедь лунатички перешла в бурные, истерические рыдания и дрожь. Преодолевая слезы и судороги, назвавшаяся Марией продолжала нести свое:

— А-а-а! Я знаю! Вы думаете, у меня падучая? Вы мне не верите — я вижу! Ночью я сплю, потому что веду богобоязненный праведный образ жизни… И я не могу спать, потому… потому что я тайно любила вас… И сейчас люблю только вас! А-а-а-а!!!

Она сползла на пол, хватаясь руками за бороду, за ризу бедного протоиерея, который сам едва стоял на ногах — грудная жаба сдавила сердце. Девица никак не могла остановиться и теперь уже, что называется, порола горячку:

— Оскорбил меня, больно так. Боже мой… Как же мне больно, Господи! Как вы меня замучили… Вы мне не духовный отец… Вы отец мой по плоти, вы отец моей матери, вы меня обезличили… И оставьте, в конце концов, мать мою в покое… вы слышите? Не сожительствуйте больше с ней, не смейте. «Не прелюбы сотвори…» Заповедь… Я еще помню заповедь, а вы?

Она уже блажила на весь храм, как будто нарочно хотела привлечь к себе внимание:

— Я ненавижу всех вас, вы все должны отравиться, даже в церкви отравленный воздух… Женщину оскорбили… твари подлые, лживые твари, гадкие… Вы га-а-адкие! Все люди терпеть вас не могут, все — спросите их! Вы ни женщин не любите, ни детей… Вы грубый и невоспитанный человек… Ненавижу! Но вы ответите мне, сейчас ответите…

Из глаз отца Феогноста тоже брызнули слезы — он не мог их сдерживать, слезы стекали по щекам, искрились в бороде… Богохульство, невиданная агрессивность бесноватой девицы, ощущение того, что все силы зла ополчились на него, воплотившись в этом на первый взгляд безобидном существе, наконец, сознание собственной беспомощности, стыда перед Создателем за то, что он, убеленный сединами слуга престола Божия, настолько душевно и физически изнемог и сейчас не в состоянии противодействовать этому сатанинскому нападению, привели священника в совершенную растерянность. Прикрыв одной рукой лицо, а другой держась за сердце, шатаясь из стороны в сторону, как очутившийся в лесных дебрях, он направился вперед к иконостасу, в алтарь к Свету Незаходимому. «Оставьте, оставьте меня все… Ангел мой, не отступи от меня, Господи, спаси и сохрани!» — еле слышно повторял он на этом пути. Иерей Николай, видевший, что творится с отцом настоятелем и боявшийся остаться без духовной поддержки последнего, прервав уже начатое отпевание, кинулся ему наперерез, стал умолять, увещевать:

— Куда же вы, отче! Не уходите! Вы послушали эту бесстыдницу, сумасшедшую нигилистку, ниспровергательницу всего святого? Это же исчадие ада какое-то, погибшая душа, а вы ее слушаете! Не теряйте себя, батюшка, держитесь!

Отец Феогност приостановился, и говорящий поймал взыскующий взгляд из-под бровей, обращенный на него:

— А не ты ли сам подобное мне сегодня говорил после литургии? «Все бессмысленно», «комаров отгоняете» — забыл уже?

Лицо молодого священника пошло пятнами, он принялся виновато заверять:

— Я осознаю, отец настоятель! Бес попутал — впредь не будет такого…

Как раз после этих слов, улучив удобный момент, неистовая Мария бросилась на протоиерея, пытаясь задушить старика своей шейной лентой. Отец Феогност, собрав оставшиеся силы, отстранился от нее и трижды перекрестил, заклиная: «Сгинь, окаянная! Изыди, нечисть!» Девица тут же простерлась на каменном полу и затихла в оцепенении, а протоиерей, не оборачиваясь, все-таки добрался до алтаря, и было понятно, что он не скоро покинет свое убежище.

Отец Николай растерянно смотрел на лежащую «гимназистку», пока не сообразил подозвать какого-то из служек:

— Безобразие! Упала без чувств. Психоз, невроз — поди разбери тут! Надо бы врача вызвать. Сколько психопатов-то развелось!