Датский король

— А вы только выслушайте внимательно, liebe Tante, что я придумал, и тогда поймете. Закажите Звонцову мой портрет, а потом можно будет спокойно представить его. как портрет «КД», а меня, естественно, как самого автора. Объявим в прессе, что пришло наконец время раскрыть тайну псевдонима, которая не давала покоя художественным кругам и ценителям искусства с тех пор, как только первые картины «КД» появились на аукционах. И заметьте — стоить портрет будет не меньше, чем любой из этих пейзажей! Заодно сравните технику исполнения и проверите: случайно светятся его работы или он действительно знает секрет. Не правда ли, это был бы достойный финал для такой большой игры? Так сказать, последний аккорд. Оставшиеся холсты я смогу выставлять на аукцион еще не один год как свои новые работы и тем самым упрочу славу «КД», то есть свою славу, а заодно свое финансовое положение. Вы не представляете, как я буду существовать без вашего содержания — безбедно, meine liebe Tante!

Фрау слушала, не перебивая, внимательно и хотя, похоже, не совсем еще поняла, что хочет от нее племянник, но по виду ее было заметно: в его словах она нашла рациональное зерно. Немного поразмыслив, Флейшхауэр заметила:

— Оказывается, у тебя не все так плохо с мозгами, liebe Erich! Допустим, я с тобой соглашусь, но Звонцов… Вдруг он не возьмется за портрет, откажется от заказа?

— Ну уж нет, тетушка, не думаю! Он алчный — вы же знаете. Стоит ему предложить хороший гонорар, и он не устоит. Я почти уверен, тетушка!

— Да-a, заманчиво… Окончательно убедиться не помешает… — протянула фрау. — Ну что ж, нужно еще все хорошенько обдумать, взвесить, и, возможно, я исполню твою просьбу, но пока ничего не обещаю.

В этот радостный для Эриха момент русский свидетель, изнывавший в своем укрытии межу окном и кафедрой, еле сдержался, чтобы не чихнуть. «Угораздило же меня связаться с этими пройдохами! Да тут целая шайка воров-виртуозов и еще какой-то Бэр, черт бы его побрал! Очень вероятно, что они действительно умыкнули картины у князя-купца, и он не врал, когда в бане рассказал мне об этой краже. — Он не только терялся в догадках, но вдобавок еще и страх усилился. — Готов поверить, что Эрих сбесился с жиру и ему действительно захотелось славы, но что же теперь нужно Флейшхауэр? Если не деньги, то что? У нее ведь тоже на меня определенные виды, но какие?! Сам черт не разберет!»

Он даже почувствовал совершенно безрассудное желание встать и задать этот вопрос меценатке в лоб, но инстинкт самосохранения удержал скульптора от убийственного шага. А разные догадки тем временем обретали в его сознании логическую связь: «Нет, Смолокуров тут ни при чем. и думать нечего, — иначе не стал бы мне расписывать в деталях аукционные аферы. Замышляй он против меня что-нибудь серьезное, с какой стати тогда такие криминальные откровения? Обычная история: влюбился толстосум в балерину-недотрогу, вознамерился во что бы то ни стало добиться ее, вот и выдал себя за мастера-живописца, за «КД». Только вышло все хуже некуда: теперь из-за Сенькиных работ уберут первой эту «Терпсихору», потом ее обожателя, а там уж и моя очередь (один Сенька об этом, пожалуй, так никогда и не узнает!) Я здесь у них как в ловушке — и гость, и пленник. Только лишний свидетель им ни к чему. Тем более самый главный — художник, а художник-то, выходит, я! Говорил же Эрих про «финал большой игры», вот и выкинут Звонцова как отыгранную карту. Ни один ценитель «КД» меня и в глаза никогда не видел, так что прикончат. не задумываясь, церемониться не станут… Получается — все кончено?! Finita получается, Вячеслав, вот что».

Вячеслав Меркурьевич не хотел смерти балерины, но и самому еще тоже пока не надоело жить, хотя подлунный мир все более представлялся ему выгребной ямой: «Неудивительно… Ну уж нет: не успеете, господа! Заберу скульптуру, а там поищите от Лодзи до Петропавловска — сами заблудитесь».

В этот момент раздался дробный стук в дверь, напомнивший Звонцову азбуку Морзе.

— Войдите! — спокойно произнесла Флейшхауэр, а Эрих вздрогнул. — Что это ты? Слуги пришли! Я же просила прислать. И все-таки у тебя заячье сердце, племянник.

В аудиторию действительно вошли какие-то безликие типы, спустились на кафедру, упаковали картины. Хозяйка дала понять, что теперь можно всем уходить, сама вышла первой, за ней гуськом потянулись остальные. Через минуту Звонцов поднялся, расправил затекшие члены: «Наконец-то убрались! Теперь еще придется ждать, когда они придут домой и угомонятся». Он сел в первый ряд, напротив скульптуры, подперев рукой подбородок, долго разглядывал ее причудливый силуэт и все думал о том, что пришлось услышать за эти ночные часы. Выждав нужное количество времени перед тем, как открыть окно (он предпочел не рисковать и уйти из библиотеки тем же путем, каким туда пробрался), ваятель подошел к «амазонке» и, дотронувшись до нее, сказал вслух: