Даурия

Роман пригляделся к нему и прыгнул с коня. В человеке он узнал своего дядю Василия. Они обнялись, расцеловались. Потом Василий Андреевич, тяжело передохнув, сказал:

— Не гадал я, не чаял, что племянника здесь повстречаю… — И, оглядывая Романа, добавил: — Добрый казак вырос, добрый. А давно ли под стол бегал.

В окне показался другой человек. Он спросил у него:

— Ты это с кем встретился, Василий Андреевич?

— С родным племянником, товарищ Лазо… Много лет не виделись. Погляди, не казак, а прямо картинка, — дотронулся Василий Андреевич с легкой усмешкой до Романова чуба.

Видя смущение Романа, Лазо рассмеялся, показывая ровные, как ядра кедровых орехов, зубы, и в его юном лице было столько задорного, непринужденного и такого, казалось, знакомого, что Роман тоже радостно засмеялся и почувствовал в груди приятное тепло, точно хлебнул хорошей настойки.

Семен Забережный подъехал к окну и, вытянувшись на стременах, подал Лазо пакет.

— От командира Второго Аргунского.

Лазо разорвал конверт, торопливо пробежал бумажку и крикнул Василию Андреевичу:

— Ты послушай, Василий Андреевич, что аргунцы наделали. Они наголову разбили ключевскую группу противника. Молодцы, молодцы… — повторял в веселом возбуждении Лазо.

Выйдя из вагона, он сказал Василию Андреевичу:

— Ну, давай познакомь меня с твоим племянником, — и запросто протянул Роману загорелую, юношески крепкую руку.

Всю ночь Роман и Семен Забережный проговорили с Василием Андреевичем в штабном вагоне.

С этой встречи и началась по-настоящему затянувшаяся на годы боевая жизнь красного казака Романа Улыбина.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

В июне 1918 года красногвардейские отряды гигантским полукольцом развернулись у маньчжурской границы. На крайнем правом фланге многоверстного фронта, где вал Чингисхана уходит из русских степей в монгольские, на курганах с пограничными маяками встали сторожевые пикеты Первого Аргунского полка. На востоке занимали пограничные аргунские станицы полки Коп-Зор-Газа. Но в центре, у линии железной дороги, крепко вцепился атаман Семенов в последний клочок Забайкалья. Ключевым пунктом его позиций была Тавын-Тологой — пятиглавая сопка возле границы. Все отроги ее были изрыты окопами и ходами сообщения, опутаны колючей проволокой. Даурская степь просматривалась с сопки на большое расстояние. Ни одного скрытого подступа к ней не было. Заметив малейшее движение на позициях красных, открывали семеновцы артиллерийский огонь. Даже для одиночных всадников не жалели они японских шимоз и шрапнелей.

Преследуя баргутов полковника Казагранди, первыми вышли на границу восточнее Тавын-Тологоя партизанская бригада Вихрова-Петелина и Второй Аргунский полк. Они оказались далеко в тылу главных сил противника, удерживавших станции Шарасун и Мациевскую. Стоило им овладеть сопкой, как семеновской армии были бы отрезаны пути отступления за кордон. Чтобы предотвратить эту опасность, Семенов срочно усилил гарнизон Тавын-Тологоя последним своим резервом — двумя офицерскими ротами особого маньчжурского отряда и ротой переодетых в русскую форму японских солдат.

Не согласовав своих действий со штабом фронта, связь с которым была крайне затруднена, Вихров-Петелин и новый командир Второго Аргунского Филинов, выбранный вместо Балябина, который был назначен помощником Лазо, решили взять сопку внезапной ночной атакой. Горевшие нетерпением покончить с атаманом и разъехаться по домам, все бойцы на отрядных митингах дружно проголосовали за атаку, и командиры принялись мудрить над планом предстоящей операции, забившись от жары в пастушью землянку.

Вечером, едва померкла над степью заря, сотни аргунцев и петелинцев стали накапливаться во всех падях и лощинах на подступах к сопке. Запрещалось курить и громко разговаривать, на морды коней были надеты холщовые торбы, а бойцы повязали на руки белые повязки. Сотни двигались шагом. В росистых травах чуть слышно шелестел конский топот, поскрипывали седла, позвякивали стремена. Сосредоточенно и хмуро прислушивались люди к ночной тишине и все поглядывали на смутно видимые на фоне сумеречного неба черные вершины загадочно молчавшей сопки.

Четвертая сотня передвигалась среди песчаных отлогих увалов. Ехали по три человека в ряд, держа направление на самую высокую макушку Тавын-Тологоя, над которой переливчато горела зеленоватая звезда.

Роман Улыбин ехал в одном ряду с Семеном Забережным и Петькой Кустовым. Днем он видел, как засыпали с сопки шрапнелью каждого замеченного в степи человека, и теперь часто вздрагивал от тревожного внутреннего холодка и все боялся, что Семен и Петька заметят его состояние. Ему казалось, что только он один волнуется и робеет и что Семен поглядывает на него насмешливо и осуждающе, а Петька ухмыляется про себя. Но скоро он услышал свистящий шепот Семена, обращенный не к нему, а к Петьке:

— Ты чего трясешься, как припадочный?

— Да что-то холодно стало, — поежился Петька.

— Холодно. Скажи уж лучше, что душа в пятки ушла. Ехать с тобой рядом и то муторно. — Семен повернулся к Роману: — Ну, а ты как, Ромка, тоже дрожжами торгуешь?