Давай ограбим банк

Если снимать их недостаточно вымытыми руками, на которых остались следы алебастра, побелки и черт знает еще чего, организм отреагирует вполне обоснованной вспышкой боли. Я сгибаюсь, присаживаюсь на бортик ванны и закрываю лицо руками. Нужно просто досчитать до десяти, и все пройдет. Как и любой человек, который носит линзы, я не раз и не два задерживала срок снятия линз. Смотрю на прилипшие к раковине ярко-зеленые кусочки пленки. До такого состояния я себя ни разу не доводила.

Глаза продолжают слезиться. Еще хуже то, что я теперь вообще ничего не вижу. Очень размытые очертания и то только на уровне вытянутой руки. Начинаю стягивать с себя одежду. Опасливо кошусь на дверь и проверяю, заперла ли ее. Потом еще проверяю.

— Ты там застряла? — спрашивает Микки.

— Нет! — испуганно кричу я и посильнее поворачиваю кран с горячей водой.

Выхожу из душа. Микки сидит на диване. Перед ним включенный телевизор. Он оборачивается и недоверчиво смотрит на меня. Я осторожно прохожу через комнату и встаю возле окна. Вид не воодушевляет. То есть он мог бы и радовать, но не в сложившейся ситуации. За стеклом лишь стволы деревьев. Вернее, смутные их очертания. Представьте себе только что нарисованный пейзаж, а теперь проведите по нему рукой, старательно размазывая краски по холсту. Вот именно таким я теперь вижу мир.

Рядом со мной на подоконнике стоит клетка с хомяком. Жирное и довольное жизнью создание. Я осторожно сую мизинец в клетку. Хомяк тут же с интересом подбегает к мизинцу и начинает тщательно его изучать. Микки не протестует, хотя я чувствую, как он напряжен. По телевизору заканчивается выпуск новостей.

— Не понимаю… Меня совсем никто не ищет? — спрашиваю наконец я. Больше у телевизора, чем у Микки.

— Кто тебе сказал?

— По мне, так твои фотографии должны уже в каждом выпуске показывать, — честно отвечаю я и делаю глубокий вдох. Не нужно показывать людям то, как ты их боишься. Мы все все-таки от животных произошли. Если человек видит, что его боятся, он начинает нападать.

— Про ограбление банка говорили, но моего лица никто не показывал, — говорит Микки.

— Я тебя отведу, — говорит он. Поднимается и идет к люку.

— Я никуда не пойду. — встаю с подоконника, убираю руки от хомяка и сжимаю их в кулаки. Упорно смотрю куда-то в плинтус, который теряется в белесом тумане отвратительного зрения. Никто не увидит мои настоящие глаза. Для меня это хуже изнасилования. — Думаешь, я не понимаю? Выживет Бонни или нет, ты все равно меня убьешь. Либо от злости, либо из страха, что я расскажу все полиции.

Ногти больно впились мне в кожу ладоней. Микки подходит ко мне и пытается заглянуть в глаза. Сейчас, наверное, кажется, что я слепая, потому что смотрю на несуществующий плинтус.

— Дыши. Просто дыши, — говорит он и подходит еще ближе.

Я делаю шаг назад, упираюсь в подоконник и продолжаю смотреть на плинтус.

— Я не буду сидеть в том подвале, лучше застрели меня сейчас… — У меня заканчивается весь запас воздуха и слов.

— Дыши, — слышу голос Микки. — Я отхожу, видишь? Все хорошо. Я не хочу тебе ничего плохого.

— Вижу, — сдаюсь я. Это звучало бы как сарказм, если бы тон не был таким жалким.

— Если ради того, чтобы спасти свою сестру, я должен буду кого-то убить, я это сделаю. По-моему, это правильно.

— Нет. Я юриспруденцию в Штатах изучала, так вот это совсем не правильно. — Тон уже почти нормальный.

— Пожалуйста, слышишь? Пожалуйста, потерпи еще немного. Через пару дней все закончится. Я обещаю. Хорошо? — говорит он и выжидательно смотрит на меня.

Киваю.

В его руках начинает вибрировать телефон. Он смотрит на определившийся номер и поворачивается ко мне.

— Мне нужно пять минут. Ты ведь будешь вести себя хорошо? Верно?

Киваю и смотрю в плинтус. Я остаюсь одна. Как только дверь за Микки захлопывается, начинаю пытаться открыть окно. Вижу, что Микки стоит сейчас на углу дома, держит руку с телефоном у уха и с тревогой косится на окно. Бесполезно. Я беру со стола пачку и закуриваю. Поворачиваюсь к окну. Хомяк от всех этих громких звуков забился вглубь клетки. Он с явным осуждением отворачивается от меня. Микки возвращается минут через десять. Он ставит чайник и молча делает кофе. Подходит и ставит на подоконник чашку и тарелку с бутербродами. Тут же делает шаг назад и поднимает руки вверх.

— Видишь? Я не хочу тебе ничего плохого. Давай договоримся, если все будет хорошо — а так и будет, — я высажу тебя возле твоего дома, ты постучишься в дверь и обнимешь своего отца. Все расскажешь и фоторобот составишь. Ты хоть знаешь, как я выгляжу? Для фоторобота?

— Не знаю, — бормочу я.

— Так подними глаза и посмотри, запомни, — говорит он и заглядывает мне в глаза.

— Ты в джинсах, странно… — невпопад говорю я.

— А в чем, по-твоему, я должен быть? — спрашивает он.

— Ты взял меня в заложники. Не знаю. В парандже? В костюме из латекса?

Он хмыкает.

— Давно ты с тем парнем встречаешься? — спрашивает вдруг он.

— Это мой жених, — говорю я. — Полгода.

— Как так вышло, если ты в Штатах училась? — хмурится он.

— Он ждал.

— Это странно. Вместе, это когда рядом. А так, я не понимаю.