Давай оставим это между белых клавиш (СИ)

Когда я вновь способен видеть мир, крышку гроба уже запечатывает ледяная глазурь. Сегодня слишком холодно даже для таких дел, как похороны, и до кладбища добрались лишь самые близкие. Вот коричневый деревянный ящик с глухим стуком опускается на дно ямы, и мы поднимаем вверх волшебные палочки.

— Прощай.

…

Я отдаю в мастерскую свои наручные часы. Это подарок Астории. Удивительное дело, ведь хронометр отказал в день ее смерти. Но я понимаю: причина не в механизме, а гораздо глубже, ведь сломались не часы. Нужно починить минуты, секунды, мгновенья. Вспомнить их все, сложить из их паззлов картинки воспоминаний и, навсегда захлопнув этот пыльный альбом внутри, просто остаться жить.

— Ради чего?

Я вздрагиваю, не понимая, кто задал этот вопрос, озираюсь в поиске вопрошающего: юная парочка ссорится у самого входа в мастерскую часовщика. Темные очи девушки наполнены слезами. Уходя, я задеваю ее локоть, но она не чувствует, а я, неловко извинившись, ступаю на мокрую мостовую.

Ливень майский, а на мне тяжелое шерстяное пальто. Никто не рассказал, что уже пришла весна, раньше мы с Асторией наблюдали все это вместе с балкона поместья. Теперь я бреду на службу, понимая, что мне все равно: в пальто я или вообще голый.

_____________________________________________________

Первая октава* — октава, которая находится в центре клавиатуры фортепиано, обычно напротив названия.

========== Её повесть ==========

Гермиона Уизли часто спрашивала: «В кого я такая пошла?! Ее дочь!!!» И зачастую не только себя. Она неделикатно озвучивала это во время ссор с отцом, после которых они мирились в объятьях друг друга и забывали о моих неудачах. А я долго еще задавалась вопросом, почему в моих руках дрожит волшебная палочка, и отчего я путаю слова даже в самых простых заклинаниях.

Бабушка говорит: все это от того, что я подавала большие надежды, когда в четыре года одним лишь взглядом левитировала предметы по комнате и разговаривала с животными. Но потом, когда мы летали на игрушечных метлах с братом, я упала и повредила ногу, разбила голову. Исцелить толком не удалось ни то, ни другое: пока мама трепетно следила за тем, чтобы сотрясение прошло бесследно, сломанная берцовая кость срослась сама по себе, оставив мне на память о детской забаве едва заметную хромоту, которая усиливалась во влажную погоду, и когда я сильно переживала. С головой не получилось тоже. То ли ветер, с рождения гулявший в ней, то ли природная рассеянность взяли верх над скупыми дарами всевышнего, и к шести годам я превратилась в самого заурядного ребенка, едва ли выделявшегося в толпе остальных.

Мать негодовала, пытаясь заставлять, настаивать, требовать, чтобы я проводила все время за книгами. Но бабушка Молли, оказавшаяся не в пример прозорливее, стала искать альтернативные способы применить мои скромные способности.

Где только мы не побывали с ней, но… с магическим рукоделием у меня не заладилось на подходе к нему, когда изломав с десяток волшебных игл, я осталась весьма довольна результатом: кособоким, вышитым на холстине садовым гномом. Но руководительница школы недвусмысленно намекнула бабушке, что руки у меня обе левые, да еще и растут пальцами внутрь и не из того места.

Дальше случились: маггловская школа рисования и лепки, занятия по магическим шахматам и даже плавание. Но итог везде оказывался печальным — пара занятий, и нам указывали на дверь. Бабуля в таких случаях крепко прижимала мое лицо к широкой груди, и нежно проведя рукой по волосам, говорила: «Ничего, дорогая, они сами не понимают, что теряют самую одаренную девочку».

В музыкальную школу мы попали случайно. После очередного провала, на этот раз в театральной студии, Молли купила большой сахарный леденец, и пока я его уничтожала, она усадила меня на парковую скамью, чтобы переплести вечно растрепанные косы. Объявление об обучении игре на фортепиано она увидела случайно. Дом стоял прямо напротив парка.

Пианино мне понравилось сразу. Большое и черное оно напоминало папин воскресный костюм, который он, к слову, терпеть не мог, потому что тот был выбран мамой и, конечно, не по размеру, так что отец мог свободно вертеться в нем, как в уличной уборной. Это воспоминание рассмешило меня, и я с легким сердцем заняла вращающийся стул у инструмента.

Толстая седовласая женщина, попросившая называть ее миссис Фоули, открыла деревянную крышку, и пока она вводила меня в курс истории, а заодно нудела и о технике безопасности, мои пальцы сами легли на клавиши. Я что-то нажимала так, как себе это представляла. Выходило весьма забавно. Миссис Фоули, до этого момента, вещавшая монотонным голосом замолчала… и изумленно воззрилась на мои руки.

— Кто учит ее играть?

Бабушка пожала плечами и недоуменно посмотрела на мои запястья с другой стороны. Они, смутившись от такого внимания, тут же выдали целую гамму фальшивых нот и стыдливо укрылись под попой.

— Это же… просто невероятно… — выдохнула учительница. Она нетерпеливо стащила меня с банкетки и поставила на ноги, — а ну-ка, Роззи, повтори голоском.