Давай поговорим! (сборник)

Дверь в коридор была открыта, и когда мы услышали, что эти парни в сером вышли от Равиля, Платон встал, резко бледнея, словно кровь осталась в ногах, и пошел в коридор, чтобы встретить опасность на подступах к своему жилищу.

На похмельного литератора следствие потратило больше времени, чем даже на неважно-знающего русский язык дворника, но и эта задержка не могла быть бесконечной.

Вот они уже освободились, я чуть было не испортил все, чуть было не крикнул, чтобы они заходили ко мне. Пусть только переступят порог моей комнаты, и они мои. Мои дорогие, мои голубчики. Нельзя так радоваться! «Тихо», — шипел я на себя. Жадность и торопливость могут все смазать. Я инвалид, я не могу двинуться с места, я холоден, как… Мне все безразлично. Несмотря на все эти правильные слова, я был в состоянии радостной истерики в момент встречи со следователями.

Деликатный стук в дверь, в проеме двери две невыразительные физиономии, в глубине коридора — привставший на цыпочках своего трусливого любопытства Платон.

— Да, да, Муромцев Илья Ильич. Нет, нет, вы меня нисколько не побеспокоили, я сам мечтал с вами поговорить, — тоном ниже, Илюша, тоном ниже. — Да, дверь лучше бы закрыть, присесть можно вот здесь, да и на том стуле, конечно, — у меня внутри заныла тоненькая струна разочарования, когда я к ним присмотрелся. Уж не знаю, чего я ждал! У законопослушного человека и должно быть превратное представление о сыщиках. Книжное, романтичное. Сумбур ненужной рефлексии очень мешал мне. Короче говоря, они очень походили друг на друга: одинаково серые, одинаково мятые костюмы, одинаково неспортивные фигуры (как они гоняются за бандитами?), кабинетная тоска в глазах. Господи, ребята, у вас же труп за спиной! У одного была вопиюще золотая челюсть. А это неконспиративно. Разглядывая их, я непрерывно тараторил, я хотел произвести впечатление ублюдка, любящего поболтать, обожающего сплетни и детективные истории. Но я был на таком взводе, что боялся переборщить.

На их лицах ровным слоем лежали предупредительность и скука. Чтобы сразу их «пробить», я заявил, что им повезло, им в руки попалось классическое дело: абсолютно все, находившиеся в ночь трагедии в квартире, имели и возможность, и основания убить товарища Брюханова. Они, как и всякие профессионалы, скучали на работе и, конечно, больше всего на свете терпеть не могли дилетантского бреда и постарались вернуть меня на землю.

Нет, отвечал я, выстрела я не слышал, хотя сплю чутко, абсолютно уверен, что никто не входил и не выходил из квартиры, я просыпаюсь от стука капель в кухонной раковине, а выстрела не слышал скорее всего потому, что орала музыка у Платон Сергеича, у товарища литератора нашего. Стреляли не позже пол-второго-двух, когда магнитофон перегорел. Нет, передвигаться не могу совсем. Вывозят, правильно, вон в том кресле. В основном тетка. Какая музыка орала? Бы знаете, очень легко ответить на этот вопрос. Группа «Святая простота». И крутил Платон Сергеич в основном одну и ту же песню — «Сердце Родины». Это такой стиль, когда берется песня, скажем, Серафима Туликова и поется таким образом, что можно с ума сойти от смеха, попробуйте сами. Понятно, понятно, это вам не очень-то интересно. Так вы хотите знать, почему я всех подозреваю? Хотя я как бы и не подозреваю, это слишком конкретное слово. А, сначала вам хочется, чтобы я охарактеризовал убитого. С удовольствием. Если честно, то мне странно, что его не убили раньше. Нет, нет, я нисколько не преувеличиваю. Он вызывал дикое раздражение и даже отвращение уже через несколько секунд после начала разговора с ним. Да, да, и это тоже. Просто какая-то очень неприятная биология. Кожа то ли слишком пористая, то ли… кажется, запах, знаете, всегда полоски пены в углах рта, я невольно в силу своего положения очень реагирую на такие вещи, потому что сам боюсь опуститься. Потные ладони, всегда сглатывал слюну почему-то, как будто вы вызываете у него аппетит, знаете, есть люди с невероятно богатым слюноотделением. Потом… вы видели его штаны? Представляете себе крестец, а? Хохотал омерзительно. Тут я уже перехожу к характеру. Хохотал омерзительно, но и злился тоже омерзительно. Перепады были громадные… Нет, психически был, по-моему, здоров. Он вообще любил здоровье. Но странно его понимал. Много жрать, много пить, отрыгивать на всю квартиру. Ей-богу, я слышал, как он чавкает у себя за столом. А его схватки с клозетом! Ватерлоо! Я каждый раз боялся за унитаз. Его потворство своей… физиологии было беспредельным. Такая вещь, как деликатность, такт, для него не существовала. Когда большое животное шагает, оно не замечает маленькие заборчики. Свое мнение, если оно у него вдруг появлялось, он считал необходимым немедленно довести до наибольшего числа окружающих. Когда он комментировал какую-нибудь телепередачу, в квартире невозможно было находиться: язык его, естественно, на две трети состоял из нецензурных слов. Слава богу, он было равнодушен к искусству, даже телевизионному.