Давай попробуем вместе

Как бы я хотел повидать Огурца! Быть может, он сумел бы угомонить гудящий рой в моей голове. Он всегда умел найти подходящие слова. Наверно, станет хорошим писателем. Настоящим… Если только…

Нет, с ним все будет в порядке. Он вернется. Огурец всегда возвращается. Последний романтик, неисправимый мечтатель, философ… И настоящий друг. Последний…

Вера говорит, что у меня просто депрессия, вызванная перенесенным шоком. Что это скоро пройдет. Что скоро настанет лето и принесет с собой много солнца, тепла и радости. А все плохое забудется, как дурной сон.

Включаю телевизор. Сразу попадаю на «Вести»: обстановка на Северном Кавказе находится под полным контролем федеральных сил…

Кто сказал, что по-прежнему уже не будет?

Снова понеслись прокладки. Супертонкие, с крылышками. Улетают в далекие края… Боже, что за чушь лезет в голову.

Легкий шорох в углу. Это скребется в клетке, шебуршит сеном Дунька. Я подхожу, извлекаю животное из плена, вновь ложусь на диван, посадив зверюшку себе на живот. Маленький невесомый комочек шерсти. Глажу ее теплую спинку. Она тотчас начинает вертеться, посвистывать и обнюхивать мои пальцы, выпрашивая яблоко или морковку.

– Славная ты… – Я вглядываюсь в забавную усатую мордашку. – Знаешь, мы с тобой похожи. Оба сидим в клетках, и в любой момент может прийти большой и сильный хозяин. Только ты счастливее меня. Потому что не понимаешь этого. Знаешь, тот старик был прав: думать – это слишком тяжело. И страшно…

– Б-р-р, – соглашается Дуня.

Я иду на кухню, отрезаю ей добрую половину яблока, которую она тотчас утягивает в картонный домик.

В приоткрытую для проветривания форточку серым слизнем медленно заползает удушливый сумрак. Я захлопываю форточку, выхожу наружу и бреду куда глаза глядят…

31

Улица пустынна. Только впереди двое – парень и девушка. Внезапно парень взмахивает рукой. Девушка отскакивает, защищая лицо от возможного удара. Но парень лишь отталкивает ее и кричит:

– Да что ты знаешь?! Что вы все понимаете?! Вы же ни черта в этом не смыслите! Там люди гибнут, пока вы тут языками мелете! Так что заткнись! Убирайся!

Девушка делает шаг в сторону и что-то говорит, явно пытаясь урезонить спутника, но тот лишь распаляется и рявкает:

– Говорю, пошла вон!

Голова девушки жалко поникла, плечи дрогнули. Она послушно побрела вперед. Парень остался на месте. Услыхав мои шаги, вскинулся рывком, словно от резкого окрика. Я на всякий пожарный притормозил. Только общения с психопатом мне сейчас и недостает для полного кайфа.

– Закурить не найдется? – спрашивает он глухо.

В его облике что-то неуловимо узнаваемое заставило меня остановиться и, порывшись в кармане, достать початую «Приму» и подаренную Верой зажигалку.

– Спасибо, друг. Хреновая нынче весна.

Он закуривает, старательно защищая робкое пламя от ветра, которого сейчас нет в помине, судорожно озираясь, будто боится привлечь «на огонек» невидимого снайпера…

Стоп.

Я всматриваюсь в его лицо, словно пытаюсь угадать знакомые черты. Нет, мы не встречались. Но все же…

– Давно оттуда?

– Месяц, – отвечает он хрипло и тут же вздрагивает, прострелив меня подозрительным взглядом.

– Я в ноябре вернулся.

– Вот черт. – Он притопывает ногой, губы дергаются в подобии улыбки. Виктор Степаныч назвал бы его неврастеником. Неужели я выглядел так же?

– И как там сейчас?

– На букву «X». Не подумай, что хорошо.

– При мне говорили, что пара месяцев – и конец. – Я внутренне содрогаюсь от правды, о которой догадывался, но упрямо гнал от себя как дурные воспоминания.

– Конец… Кому? – Он истерично хихикает. Внезапно лицо искажает гримаса ярости. – Кого ты слушаешь, мать твою? Кому ты веришь?! Вот моя дура, – он кивает в сторону женской фигурки, замершей шагах в двадцати от нас, – тоже перед «ящиком» уши развесит: «Ах, президент обещает все закончить к Новому году…» К какому только году, е…? – Он прикрывает глаза. Слова сочатся сквозь закушенные губы. – Нас двадцать пять было. Шли через ущелье. До нас зачищали раза три. Мол, все в порядке. Чуть ли не гулять можно… Дерьмо! – вдруг выкрикивает он, выплевывая сигаретный дым мне в лицо. – В «подкову» нас взяли. Пять минут поливали, всего пять минут! Трое нас уцелело… Трое! – Его губы судорожно затряслись.

– Я знаю.:.

– Что ты знаешь, мать твою? Что все мы вообще знаем…

Он швыряет окурок, яростно вдавливает его в землю, словно этот бычок – виновник наших бед. Сплевывает. Смотрит мне в лицо, словно чего-то ждет. Наши взгляды пересеклись, и в ту секунду я вдруг ощутил себя где-то вне времени и пространства, услыхал холодный хлесткий звук автоматных очередей, пробивающих хрупкие стекла на циферблатах чьих-то жизней.

Женская фигурка медленно приблизилась шагов на десять.

– Подружка моя, – встрепенулся мой случайный знакомый, возвращая меня на пустынную ночную улицу города-спрута, огромного и спокойного, как танк, разноцветными глазами окон мирно и удивленно взирающего на неприкаянных путников, которым отчего-то не сидится в своих теплых жилищах.

– Ждала?