Давай поспорим? (СИ)

— Нет, она осталась у подружки. Приедет только к вечеру, чтобы собирать вещи. Мы завтра уезжаем.

Только сейчас я заметил сложенные коробки, из которых виднеются вещи. И одна небольшая спортивная сумка. Я прошел в комнату, где осталась мебель, но внутри — пустота, все убрано. Уже не могу сказать, что это квартира жилая. Мои шаги отдаются эхом.

— Пройдемте на кухню, — я прав, ее слова тоже отдаются эхом.

Даже жалко, что им придется все вещи опять разбирать обратно.

— Чай? Кофе? — предлагает Марина; в голове никак не могу ее по имени и отчеству называть, она старше меня на одиннадцать лет, разница такая же, как у меня с Настей.

— Чай, с сахаром, если можно.

— Конечно, — и отворачивается от меня, чтобы достать чашки, пакетики и положить в вазочку печенье — курабье, которое я терпеть не могу. Оно жутко крошится, а варенье в центре пристает к зубам.

Кухня такая же маленькая, как и все в этой квартире. Старый кухонный гарнитур. Одну ручку у дверцы уже заменили на похожую, и если не приглядываться, то она ничем не отличается от других. А вот сколы на столешнице ничем не скрыть. Старая раковина, хоть и чистая, старый фартук, выложенный белой плиткой, но без жирных брызг. Марина суетится и проливает кипяток, когда заваривает чай. Вижу, что волнуется. В этом она очень похожа на Настю, не умеет скрывать то, что творится внутри. Если волнуется, то волнуется, если боится, то боится.

— Может помочь?

— Спасибо, я уже справилась, — подарила мне улыбку. Настя улыбается так же.

На стол она ставит две одинаковые чашки — из сервиза, такой же есть у матери, и вазу с ненавистным мне печеньем.

— Роман, я так понимаю, что вы поссорились с моей дочерью, — начинает не совсем приятный для нее разговор.

— Это так. Но к вам я пришел не поэтому поводу.

— А по какому?

Я встаю из-за стола и отхожу к окну, хотя отходить то и некуда, там всего один метр от стола до окна. Но я делаю этот шаг, чтобы дать себе силы все сказать. Да, готовился, строил свою речь, но в действительности, все сложнее.

— Марина, — без отчества обращаюсь, — я знаю про операцию и знаю, что вы продали эту квартиру, чтобы ее оплатить.

— Да, все верно, но это не такая уж и тайна.

— Вы в курсе, как эта квартира дорога Насте?

— Она дорога и мне. Я в этой квартире прожила большую часть своей жизни, была счастлива с мужем.

— Тот вечер, когда Настя приехала ко мне, я встретил ее в слезах. Она больше не чувствовала, что у нее есть дом. Для нее это очень важным оказалось.

— Вы меня в чем-то обвиняете?

Да, бл*ть. Я ее обвиняю. Там, где надо защитить и оградить, мать отправляет работать в ночной клуб свою дочь, где к ней может пристать какой-нибудь утырок, а дом, где она чувствует себя счастливой, продает.

— Операция, которую вам будут делать в Германии, вполне удачно выполняют в Москве. Также есть центр в Питере, если постараться, то можно еще и квоту выбить. Вам об этом сказал ваш лечащий врач?

Все это время я стою у окна, не в силах посмотреть на Марину. Во мне бушует такая злость на нее, что если бы не ее упрямство в выборе места для операции, Настя бы спокойно закончила обучение в ВУЗе, нашла бы работу, которую хотела, а не ночами подрабатывала в ночном клубе, а днями разъезжала по всей Москве, раздавая бумажки. Не так должна жить девчонка в двадцать четыре года.

Информацию по поводу состояния здоровья и необходимой операции мне передал сегодня Толян. Там было сказано, что уже несколько лет похожие операции проводятся в нашей стране, нашими врачами. Довольно-таки успешно. И при мысли, что об этом знала Марина, но решила продать все, что у нее есть и отправиться в другую страну, прихватив с собой еще и дочь, просто не укладывается в голове. Что это, если не эгоизм в самом жестком его проявлении?

— Да, мне сообщили, что можно провести операцию в России.

Бл*ть!

— Но вы продали все, потратили несколько миллионов, чтобы сделать ее в Германии… — не спрашиваю я, скорее утверждаю.

— Я не доверяю нашим врачам. Что будет с Настей, если я умру на операционном столе. Мы остались одни друг у друга.

— Человеческий фактор есть везде. Пусть то России или Германия.

— Статистика говорит об обратном, — что ж, это ее правда.

— Вы в курсе, что в первую смену Насти в ночном клубе, к ней пристал какой-то обдолбанный мажор, который очень сильно ее напугал?

Об это мне тоже сообщил Толян. Готов был разорвать этого идиота на куски, что хотел прикоснуться к ней. Маленькая беззащитная, но упрямая и настырная. Что с ней могло произойти, если бы не удача?

— Нет…

Не удивительно. Настя бы никогда об этом не рассказала матери. Сама на себя взвалила то, что должен был делать взрослый человек, у которого жизненного опыта больше. Но сейчас глядя на Марину, я понимаю, что не только Настя росла в сказке из книжки, но и сама Марина. Они обе верят в самое лучшее и хорошее, что мир дружелюбен, а люди всегда готовы прийти на помощь. Только жизнь она не такая. И если Насте еще простительно не знать этого, то Марине — нет.