Давай постреляем?

Я боюсь закрывать глаза – они снова будут тыкать мне под ребра, по почкам и обливать ледяной водой... Так и лежу, уставясь в потолок, в ожидании Палыча, которому я должна буду выложить все. Собака иногда подбегает ко мне и лижет лицо, а потом возвращается к своим новым приятелям... Отчетливо слышу, как один из парней щелкает клавишей магнитофона и пространство вновь наполняется Валеркиной музыкой и пением...

– В чем дело, орлы? Кого поймали?

Новый голос. Знакомый такой, уверенный. Но самого говорившего я не вижу – он где-то впереди, видимо, в прихожей. Видимо, это тот самый страшный Палыч... И музыки уже нет.

– Мишка говорит – снайперша прибалтийская! – Это второй, с кирпичным лицом.

– Башку даю. – Это злой Мишка.

– Мне ее рожа тоже знакома... Наверняка в фээсбэшной ориентировке видели, – поддакивает кирпичноликий.

Я – снайперша! Как бы от хохота не помереть. В ориентировке рожу мою видели... Впрочем, у этих ребят от хохота не умрешь.

– Вот документы, с Прибалтики, сами видите...

– Ну-ка давай!

Далее молчание... Затем уверенный голос хмыкает и становится еще более знакомым.

– Вы ее сильно... оприходовали? – строго спрашивает он.

– Как она наших... – огрызается Мишка.

– Ну-ка пошли...

Передо мною стоит майор Кравченко, тот самый – командир Валеркиного ДШБ. Дуракам и дурам везет... Он одет в гражданский костюм, а лицо по-прежнему веселое, черное и страшноватое. А на руках почему-то черные перчатки.

– Здравствуйте, Расма Людвиговна, – с сожалением в голосе произносит майор. – Развязать, помочь подняться и принести извинения! – дал он команду своим.

– Как же так?! Это же... – восстал было против командира Мишка. – Да я ее рожу хорошо помню!

– Лицо ты помнишь, потому что в детстве чуть ли не каждый день видел его... – устало пояснил командир, – когда классе в третьем или четвертом учился. На афише возле кинотеатра или по телевизору...

Мы идем по московской набережной. Кравченко держит руки в перчатках за спиной, говорит негромко...

– В госпитале Валерка... Под Москвой, двадцать минут езды на электричке... Записывайте адрес...

Я достаю блокнот, и майор диктует адрес. Затем вынимает руки из-за спины и лезет во внутренний карман за сигаретами и зажигалкой. Пальцы не слушаются его, не гнутся – с большим трудом он извлекает сигарету, но чиркнуть зажигалкой никак не удается. Майор еще больше чернеет лицом.

– Давайте я помогу, – произношу я и вовремя, зажигалка выпадает из рук майора, но я успеваю ее подхватить почти у самого тротуара.

– Спасибо, дайте сюда... – произносит майор и негнущимися пальцами забирает зажигалку, вновь тщетно пытается прикурить. – Мне нужно привыкать, тренироваться, – смущенно объясняет он. – Вот видишь, получилось!

Путь на вокзал лежал мимо родного посольства. Внутрь заходить я не собиралась, но меня привлекла энергичная толпа парней и девчонок, сгрудившихся у ворот. Я подошла ближе.

– Нет вступлению в Европейский оборонительный альянс! – орал прыщавый, бритый под ноль очкарик лет семнадцати. – Нет военным базам у российской границы.

Его пытался перекричать другой, еще более прыщавый, но с длинными, сальными лохмами:

– Фашистская Прибалтика! Фашистская Прибалтика! Сраные козлы!

Третий, не менее прыщавый, с козлиной бородой, орал следующее:

– Граждане России! Не покупайте сметану, произведенную в Прибалтике. Нам доподлинно известно, что в нее мочатся латышские тетки!

Я пошла своей дорогой. Не знаю, как другие мои соотечественницы, но лично я никому в сметану не писаю.

Еду в электричке, а перед глазами все стоит маленький оранжево-синий огонек зажигалки, черные кисти рук с негнущимися пальцами. Привыкает майор Кравченко, тренируется... И еще перед глазами кованые ботинки и перекошенное ненавистью лицо пацана Мишки... И толпа перед посольством... А собаку ребята оставили себе. И это хорошо – куда бы я сейчас с нею?

3

Огромное озеро. Или море. Гребец одет в черный плащ с капюшоном. Веслом он ворочает медленно. Стало быть, спешить нам некуда. Берег виднеется где-то далеко впереди сквозь мутную дымку тумана.

– Скоро приедем? – спрашиваю я. Молчание как-то зловеще затягивалось.

Гребец, не оборачиваясь, хрипло усмехается.

– Куда мы плывем? – не выдержав, напрямую спрашиваю я.

– В Ад, – хрипло откликается гребец.

– В Каюрэеппуру-Атт? – уточняю я. Нужели домой плывем?! Откуда только такое море появилось в окрестностях?

– В ад, Расма... В самый настоящий ад, – спокойным, по-прежнему хриплым голосом и по-прежнему не оборачиваясь, поясняет гребец. – Ты ведь умерла, Расма.

Я умерла?! Когда?! Умерла... Умерла и умерла – что теперь поделаешь?! Ну и, разумеется, попала в ад. Аборты, замужества... Да актеры вообще грешники, их раньше за кладбищенской оградой хоронили.

В ад.

Ад оказался вовсе не таким уж гиблым местом. Берег, лес, трава. На берегу меня встречала Инга.

– Здравствуй, Расма! – она крепко обняла меня, как только я ступила на берег.

– Инга?! Сестричка?! – Я была откровенно поражена. – Ты-то как здесь оказалась?!